«Он говорит о мертвом в настоящем времени», – подумала Джессика. Слова сына встревожили ее.
Вмешался мужской голос:
– Иногда он любил музыку, Джемис-то.
– Спой тогда какую-нибудь из ваших песен, – попросила Чани.
«Сколько женственного очарования в голосе этой девочки! – подумала Джессика. – Следует предостеречь Пола относительно женщин… и поскорее».
– Эту песню сочинил мой друг, – сказал Пол. – Я думаю, теперь он мертв, мой Гарни. Он называл ее вечерней песней.
Отряд притих, мальчишеский тенор Пола вздымался над звяканьем и треньканьем струн бализета.
Музыка отдавалась в сердце Джессики, языческая и плотская, вдруг напомнившая ей о себе, о потребностях тела. В напряженном молчании она слушала.
Когда отзвучали последние звуки, среди мгновенной тишины Джессика подумала: «Почему мой сын поет любовную песню этой девочке? – Она испугалась. – Жизнь мчится, да так, что ее не ухватишь ни за какие вожжи. Почему он выбрал именно эту песню? – Удивление не оставляло ее. – Часто инстинктивный выбор – самый правильный. Почему он это сделал?»
Пол молча сидел в наступившей тьме, единственная мысль владела им: «Моя мать – враг мне. Она не понимает этого, но тем не менее. Она навлекает на меня джихад. Она родила меня, воспитала. Она – враг мне».
По случаю семнадцатого дня рождения Фейд-Раута Харконнен убил своего сотого раба-гладиатора в семейных играх. Гостившие на отеческой планете Харконненов имперские наблюдатели, граф Фенринг и его леди, были приглашены в этот день в золоченую ложу над треугольной ареной вместе с ближайшими родственниками.
Чтобы отметить рождение на-барона и напомнить всем прочим Харконненам и подданным, кто наследует титул, на Гайеди Прим был объявлен праздник. Старый барон повелел целыми днями отдыхать от работ, и не без некоторых усилий Харко – главный город семьи – был приведен в праздничный вид: со стен домов свисали флаги, фасады домов у Дворцовой дороги поблескивали свежей краской.
Впрочем, поодаль от главной улицы граф Фенринг и его леди приметили кучи мусора, бурые стены, отражавшиеся в темных лужах, и опасливо снующих людей.
Голубой дворец барона выглядел безукоризненно, но гости догадывались, какой ценой был достигнут этот лоск. Повсюду сновала стража, а блеск рукояток говорил тренированному взгляду, что оружием пользовались постоянно.
Даже внутри дома, на переходах, кое-где была выставлена стража, подозрительно оглядывающая гостей. Военная подготовка слуг выдавала себя во всем – в походке, в осанке, в том, как внимательно глаза их наблюдали, наблюдали и наблюдали.
– Чувствуется напряженность, – шепнул своей даме граф на тайном языке. – До барона начинает доходить, какой ценой он отделался от герцога Лето.
– Не хотелось бы напоминать тебе древнюю легенду о фениксе, – ответила она.
Они ожидали приглашения на арену в приемной. Зал был невелик, метров сорок длиной, вполовину этого шириной, но наклонные полуколонны по бокам и изогнутая арка потолка создавали впечатление куда более обширного помещения.
– Ах-х, вот и барон, – промолвил граф.
Барон шествовал к ним по залу, переваливаясь и раскачиваясь на гравипоплавках, поддерживавших его тушу. Щеки его тряслись, силовые генераторы дергались под оранжевым балахоном. На пальцах блестели кольца, поблескивали вплетенные в ткань опалюксы.
У локтя барона выступал Фейд-Раута. Его темные волосы были завиты в тугие кольца, неестественно легкомысленные над мрачными глазами. Его наряд состоял из облегающей черной блузы и брюк в обтяжку, чуть расширявшихся книзу. Небольшие ступни были обуты в мягкие ботинки.
Поглядев на осанку молодого человека, на его перекатывающиеся под блузой мускулы, леди Фенринг подумала: «Этот не позволит себе разжиреть».
Барон остановился перед ними, покровительственно взял Фейд-Рауту за руку и произнес:
– Мой племянник, на-барон Фейд-Раута Харконнен. – И, повернув младенчески пухлое лицо к Фейд-Рауте, добавил: – Граф и леди Фенринг, о которых я говорил.