Дюна

– О, добродетель, нет! Поддельный доктор. – Барон вытер выступивший на шее пот. – Вы должны понять меня, Фенринг, я остался без ментата. Вы это знаете. Я никогда не оставался без ментата. Это весьма неудобно.

– Как вы убедили Хавата сотрудничать?

– Его герцог умер. – Барон выдавил улыбку. – Хавата можно не опасаться, мой дорогой граф. Плоть ментата пропитана остаточным ядом. Мы постоянно даем ему противоядие с пищей. Без него – яд сработает, и Хавата не станет через несколько дней.

– Отмените противоядие, – скомандовал граф.

– Но он же полезен!

– Он знает слишком много такого, чего не должна знать ни одна живая душа.

– Вы же говорили, что Император не боится разоблачения.

– Не затевайте эту игру, барон!

– Я подчинюсь такому приказу в письменном виде и с имперской печатью, – сказал барон, – но не вашей прихоти…

– Вы считаете это прихотью?

– Чем же еще? К тому же и за Императором есть небольшой должок, Фенринг. Я избавил его от беспокойного герцога.

– С помощью какой-то горстки сардаукаров…

– Какой еще Дом укрыл бы под своими мундирами руку Императора в этом деле?

– Император задавался этим вопросом, барон, но с несколько иными акцентами.

Барон вглядывался в невозмутимое лицо Фенринга, не выказывавшего никакого волнения.

– Ах-х, кстати, – протянул барон, – надеюсь, Император не считает, что сумеет провести такую же операцию против меня в полной тайне?

– Он рассчитывает, что необходимости в ней не возникнет.

– Не думает же Император, что я ему угрожаю! – расчетливо добавив в голос гнев и горечь, барон соображал: «Пусть-ка поверит! Тогда я смогу усесться на трон, бия себя кулаком в грудь и вопя, что меня оболгали».

Сухо и отчужденно граф произнес:

– Император верит тому, что говорят его чувства.

– Неужели Император посмеет обвинить меня в предательстве перед всем Советом Ландсраада? – Барон в надежде даже задержал дыхание.

– Что значит здесь слово «посмеет» в отношении к Императору?

Чтобы скрыть выражение лица, барон отвернулся. «Неужели все может случиться еще при моей жизни! – подумал он. – Император! Пусть он только обвинит меня! А там – подкуп и принуждение… да все Великие Дома объединятся! Они бросятся под мое знамя, как фазаны в укрытие. Чего еще они так боятся, как не сардаукаров, поодиночке расправляющихся с ними?»

– Император искренне надеется, что ему никогда не придется обвинить вас в предательстве, – произнес граф.

Барон попытался удержаться от иронии, ограничиться выражением оскорбленного достоинства, с трудом справился с собой и произнес:

– Я всегда был самым верным его подданным. Не могу даже сказать, как ваши слова ранили меня.

– Ум-м-м-м-ах-хм-м-м, – ответил граф.

Не поворачиваясь лицом к графу, барон кивнул:

– Пора отправляться на арену.

– Действительно, – согласился тот.

Они вышли из конуса тишины и бок о бок направились к Малым Домам, переминавшимся в ожидании у входа. Где-то в глубине дома звякнул колокол – до начала поединка на арене оставалось двадцать минут.

– Малые Дома ждут, что вы возглавите их, – сказал граф, кивая в сторону ожидавших.

«Опять двусмысленность», – подумал барон.

Он поглядел на новые талисманы, повешенные по сторонам входа в зал: задранную вверх бычью голову и писанный маслом портрет старого герцога Атрейдеса, отца покойного герцога Лето. На этот раз они пробудили в бароне недобрые предчувствия, он задумался: «Интересно, какие же отклики эти предметы вызывали в душе самого герцога Лето в залах Каладана и Арракиса: забияка-отец и бычья голова с его кровью, запекшейся на рогах».

– Человечество, ах, знает лишь, м-м-м-м, одну науку, – промолвил граф, проходя мимо подтянувшихся поближе подданных в приемную – узкую комнату с высокими окнами, пол которой был выложен белой и пурпурной плиткой.

– И что же это за наука? – осведомился барон.

– Это, ум-м-м-ах-х, наука, ах-х-х, недовольства, – ответил граф.

Малые Дома, следовавшие позади с овечьей кротостью и вниманием на лицах, рассмеялись с весьма уместным одобрением, но гармонию нарушили пажи, вдруг распахнувшие наружные двери. Там, урча двигателями, в линию выстроились наземные автомобили, на капотах которых трепетали флажки.

Повысив голос, чтобы преодолеть внезапный шум, барон произнес:

– Надеюсь, мой племянник не разочарует сегодня вас на арене, граф Фенринг.

– Пока, ах-х-х, меня, ум-м-м-м, наполняет лишь, хм-м-м-м, чувство предвкушения, да, – сказал граф. – При вербальном процессе, ах-х-х, всегда, ум-м-м-м-ах-х-х, следует задаваться вопросами, ах-х-х-х, родства.

Свой внезапный испуг барон скрыл, якобы поскользнувшись на первой ступеньке спуска. Вербальный процесс! Донос о преступлении против Империи!

Но граф хихикнул, превращая собственные слова в шутку, и похлопал барона по руке.