Дюна

Когда мой отец, Падишах-Император, услыхал о смерти герцога Лето и о том, как все случилось, он разгневался. В такой ярости мы его никогда не видели. Он обвинял и мою мать, и соглашение, по которому обязан был посадить на трон сестру из Бинэ Гессерит. Он обвинял Гильдию и старого злодея барона. Он обвинял всех, кто только попадался ему на глаза, в том числе и меня… Мне он сказал, что я ведьма, такая же, как и все прочие. А когда я попыталась утешить его, напомнив, что все это было сделано из чувства самосохранения, древнего правила, которого правители придерживались с незапамятных времен, он фыркнул и спросил, не считаю ли я его слабым. И я поняла тогда, что до такого состояния его довела не печаль о погибшем герцоге, но то, что сулила эта смерть всему императорскому Дому. Теперь, глядя назад, я думаю, что провидческие способности были и у моего отца, ведь, вне сомнения, и его род, и род Муад'Диба восходят к единому источнику.

Принцесса Ирулан. «В доме моего отца»

– А теперь Харконнену придется убить Харконнена, – прошептал Пол.

Он проснулся почти перед наступлением ночи и сел в закупоренном и темном конденстенте. От звука его слов у противоположной стенки палатки шевельнулась мать.

Пол глянул на детектор близости на полу палатки, внимательно проверив показания циферблатов, фосфорными полосками светящихся во тьме.

– Скоро ночь, – проговорила мать, – почему ты не поднял экраны?

Тогда Пол понял, что она уже давно дышала иначе и лежала молча во тьме, пока не убедилась, что он окончательно проснулся.

– Экраны можно поднять, только они ни при чем, – сказал он. – Была буря, палатку засыпало песком. Скоро я отрою нас.

– Никаких признаков Дункана?

– Никаких.

Пол рассеянно потер герцогскую печатку большим пальцем. Внезапно нахлынувший гнев против этой планеты, самой ее материи, что помогла убить его отца, пронзил его, заставил задрожать.

– Я слышала, как началась буря, – сказала Джессика.

Отсутствие смысла в этих словах несколько успокоило его. Мысли вернулись к началу бури, которое Пол наблюдал сквозь прозрачную ткань палатки. Песок в котловине завихрился, и вдруг побежали песчаные ручейки, замутнившие небо. Обрушился песчаный дождь. Глянув на остроконечную скалу, он увидел, как резкий порыв ветра засыпал ее песком. Песок несся над котловиной, небо стало тусклым, как порошок карри, а затем на Пола и Джессику опустилась темнота – палатку засыпало.

Опоры крякнули, принимая на себя вес песка. Потом молчание прерывалось только вздохами мехов пескошноркелей, втягивавших воздух с поверхности.

– Попробуй включить приемник, – сказала Джессика.

– Бесполезно, – отвечал он.

Водяная трубка костюма была на месте, в зажиме у подбородка, – глотнув теплой воды, он подумал, что началась истинно арракийская жизнь. Он сделал еще один глоток воды, отданной его дыханием и телом. Вода была пресной и безвкусной, но она смочила гортань.

Джессика услыхала глотки, почувствовала, как липнет к телу конденскостюм, но отказалась признать жажду своего тела. Ответить на зов тела значило проснуться, встать навстречу суровому дню Арракиса, где хранят даже капли влаги в карманах-уловителях конденстента и жалеют о выдохе, сделанном в открытый воздух.

Хорошо бы вновь спрятаться в сон!

Но днем ей приснилось то, от чего она до сих пор вздрагивала. Во сне песок сыпался на камень, а на поверхности его по одной проступали буквы имени: герцог Лето Атрейдес. Песок наплывал, она хотела поправить имя, но не успела – первая буква исчезла, когда еще не появилась последняя.

А песок наплывал, наплывал.

И сон закончился криком, становившимся громче и громче, воплем, рыданием… Частью разума она поняла, что голос этот был ее собственным, но детским, почти младенческим. Уходила женщина, чьи черты память не могла восстановить.

«Моя безымянная мать, – подумала Джессика. – Сестра, что выносила и отдала меня Дочерям Гессера, потому что ей так приказали. Быть может, она даже радовалась тому, что избавилась наконец от ребенка барона».

– Бить следует в слабое место. Здесь это специя, – сказал Пол.