Дюжина слов об Октябре

– Цяю-то наливайте. Блин брюху не порця.

Настёха и рада: обошлось.

– Мамка, расскажи сказку, – чтобы мамка вконец простила.

– Жил-был царь Тофута, и сказка вся тута. Ты цё, маленька?

– Да-а, как игрища, так ма-аленька, – и уже губы кривит.

– Не реви только, ладно. Подрасти с годок-то.

Отпив чаю, набрала мамка грудью воздуха, будто над столом воспарить собиралась, но тут же выдохнула:

– Жила как-то баба Евдокия. Всем хороша и родней богата: пятеро деток, мужик здоровый, кудрявый, мамка опять по соседству, три сестры да брат. Жили сытно, ладно, промеж собой не дрались, никак беды не цяяли. Да беду не клицют – сама приходит. Отправилася как-то Евдокия в лес по грибы, набрала целое лукошко, возвращается было назад довольна, глядь: а изба-то пуста. На сеновале пусто, в хлеву корова стоит, «му-у» – тоскут. Никого! Кинулася к брату – и того нет. Ни мамки, ни сестер родных. Заметалася Евдокия по деревне, а тут навстрецю ей дед хромат: «Родню твою, Евдокия, змей поганый унес. Прилетел, огнем дышит, лапами огород когтит. У, проклятый, всю картошку мне перелопатил! Народ-то попрятался, а твои горды. Ну, змей их в пасть – и назад». Пуще прежнего Евдокия рыдат, а дедка ей: «Не реви! Ступай к поганому-то. Может, он их еще не съил, а на зиму, до голоду, приберег».

Делать нецё, собралась Евдокия в дорогу: пирожков положила в лукошко, горшоцек сметаны взяла да банку варенья. Долго ли шла по лесу, нашла, однако, горушку. На вершине избушка стоит враскоряцьку, а в окне видать – змей цяй пьет, в блюдце дут. Ну, бежать Евдокия к избушке, в дверь колотит, а змей и говорит:

– Цё надо-то?

Вошла Евдокия. В избе дух поганый: пауки, тараканы, а в углу опята растут. Змей-то Евдокии:

– Цё надо?

А она ему:

– На цяй пожаловала и вареньица принесла.

Удивился змей:

– Может, у тебя и пироги к цяю-то?

– Как же! С грибами, с капустой и сметанка к ним.

– Андель-андель, я поисть люблю. А то третий день цяй пустой дую.

Села Евдокия со змеем цяй пить. Змей цяю отпил, пироги подмел, сметану из горшка вылизал, отвалился и говорит:

– Хитра ты, баба. Прямо будто сестра мне, из хвостатых. Сказывай, зацем пришла.

– А зацем, змеюшка, – спрашиват Евдокия, – родню мою унес?

– Ах, вон ты! Ну, цё забрал, то мое, – отвецят. – Не проси, не верну. А вот в жены тебя я б сосватал. Избу прибирать. Видишь, грязь каку развел, самому противно.

А Евдокия ему:

– И рада бы, змеюшка, нравишься ты мне. Да вот не могу.

– Это как это? Это цё, свой мужик у тебя? Так я его съим.

– Нет, змеюшка, ты сам меня сестрой назвал. А на сестре жениться видан ли грех? Слово-то силы назад не имеет.

Змей, как курица, под потолок взлетел:

– Ну, баба! Ну, умна! Ладно, одного кого-нибудь отпущу. Выбирай!

Задумалась Евдокия: то-то задаця, не цюжие ведь, жалко.

– Брата, – говорит, – отдай.

– Как брата? Да ты цё? – удивился змей. – А деток не жаль? А мужика своего? Баба ты или нет?

– Жаль, змеюшка. Только мамку взять – она уж в могиле одной ногой. Сестер взять – замуж выйдут, как и нет их. Мужика взять – так я себе еще другого найду, опять и детки пойдут. А вот брата полнородна у меня больше не бут.

– Ну, баба! – охнул змей. – Ну, умна! Всех бери! Ради такой бабы ницё не жалко.

Воротилася в деревню вся Евдокиина родня, и зажили себе не хуже прежнего. А змей еще три года по Евдокии вздыхал, да куды ему!

С рукомойника сорвалась в пустую лохань капля, загудела. Мамка тронула большой рукой мокрое пятно от чая на скатерти…

– Понравилася сказка?

Рот Настёхин скривился, вниз растекаться стал:

– А поцему мамка одной ногой в могиле?

– Так мамки все помират. Ну вот, опять готова реветь. Погоди, я же не помираю еще. С вами помирать – и платья нарядна нету.

– Хитра мамка про меня сказки социнять. – Фаддейка щурил глаз довольным котом.

– Как про тебя?

– А куды, мол, змею до Васеньи?

– Так баба-то Евдокия, а не Васенья.

– Так змей – то ж я. Зря ты, цё ли, змеями нас ругашь? И грязь, мол, тоже я развожу.

– Тьфу, Фаддейка, Васенья с ума у тебя нейдет, так хоть меня не путай. Сосватал бы этой осенью, и делу конец.

Тринадцатую осень от начала века задувала морянка. Рябина в тот год рясно цвела – много овса будет…

Обиделся вроде Фаддейка:

– Ты, мамка, думашь, совсем я никудышный. А у тебя, помнится, браги в заначке – пьяной, овсяной…

– Ой, ты цё надумал-то? Браги, а?

– Много ли осени осталося? Васенью сватать пойду.

Мамке смешно:

– Шути, кувшин, поколе ухо оторвется.

– А вот я пойду и сосватаю! – сказал, как топором отрубил.

Тут струхнула мамка: дело, кажись, серьезное.

– Погоди, парень, кто ж так делат?

– Васенья, небось, дома чай с пирогами пьет, а тут я!

– Фаддейка! Да разве можно? Стой, Фаддейка!