Диверсантка (СИ)

Чекист, если не спал, то постоянно молчал, глядя в потолок. Или принимался делать упражнения для разработки мышц конечностей. Давалось ему это трудно, с болями и невероятным напряжением. Волевое, словно высеченное из камня лицо с крупными чертами кривилось. На лбу выступали крупные капли пота и скрежетали зубы. Он закусывал губу до крови, чтоб не застонать вслух. Сила духа лейтенанта поражала Алексея, ему хотелось заговорить с соседом в редкие минуты, когда тот не истязал себя упражнениями, но что-то останавливало. В присутствии офицера, старшего по званию, возрасту, и, скорее всего, боевому опыту, Изгин откровенно робел. Даром, что чекист, и в атаку не ходит - у них своя война. Невидимая, непростая, и не менее опасная, чем линия фронта.

Однако в один из дней сосед неожиданно заговорил сам.

- Как тебя зовут, боец? - спросил он, глядя по своему обыкновению в выбеленный потолок.

Солдат даже не сразу понял, что вопрос обращён к нему, а когда понял, не сразу нашёлся.

- Алексей... - проговорил он и тут же поправился, - рядовой Изгин. - И назвал свою часть.

- Как получил ранение, рядовой?

- Под Барвенково оборону держали, товарищ лейтенант Госбезопасности, - отчеканил боец.

- Гляди, и звание моё знаешь, - впервые за всё время усмехнулся чекист и повернул голову. - Может, тебе и фамилия моя известна?

- Никак нет, товарищ лейтенант Госбезопасности. - И смутился: - Просто... ну, госпиталь, все друг друга немного знают, товарищ...

- Ладно тебе, - оборвал офицер, голос его стал мягче. - Заладил: товарищ лейтенант, товарищ лейтенант... Расскажи лучше, как на войну попал? Чем до этого занимался?

- Да как все попал, через военкомат...

С тех пор стали они беседовать, лейтенант Госбезопасности Орлов и рядовой Изгин. Алексей рассказывал о житье в посёлке Верхнем, что в тридцати верстах от Николаевска-на-Амуре, о старом нивхе Ршыуне и искусстве охоты на пушного зверя. Многое было интересно контрразведчику, многое удивляло его, и тогда он просил рассказать подробнее, но когда дошло до премудрости меткого выстрела, Орлов повернул голову.

- Ты комсомолец, Алексей?

- Так точно. В боях под Москвой, перед строем - приняли.

- Видишь, Родина оказала тебе высокое доверие. Приняла в ряды ВЛКСМ в труднейший для страны момент! А ты - духи, воля, стрельба с закрытыми глазами. Что за шаманство, что за мракобесие?! Ты труды Маркса, Ленина, товарища Сталина читал? Где там о духе охоты сказано?

- Не читал... - смущался Изгин. Как сказать, что не до чтения было, шли из боя в бой, едва успевая поесть тушёнки из банки и чуть-чуть поспать. Да и то не всегда. - Но с нами беседы проводил товарищ политрук, рассказывал, объяснял.

- Вот, политрук вам объяснял, - подхватывал Орлов, - а о духах леса он что-нибудь говорил?

- Никак нет...

Алексей приходил в смятение. Объяснить великую правду жизни, заповеданную нивхом, он не умел, но чётко знал, что или кто помогает ему без промаха бить врага. Как совместить правильные слова Орлова, человека, которого он начал по-настоящему уважать за ум, волю и беззаветную преданность делу, с понятиями, впитанными с раннего детства и подтверждёнными собственным опытом? Этого он постичь не мог.

О себе лейтенант говорил мало, о том, чем занимался, вовсе молчал. Оно и понятно, работа в контрразведке секретная. А в остальном - собственной семьи нет, родители умерли давно. Есть младший брат Сергей, которого не взяли на войну из-за болезни. Его дочка Танюшка, то есть племянница, да жена Вера - вот и вся родня. Все они в эвакуации. При словах о племяннице глаза сурового контрразведчика теплели, становилось понятно, что любит он девочку как любил бы собственную дочку. Но не дал Бог. Или судьба, ведь коммунисты с Богом не очень-то...

Однако стоило коснуться дел на фронте, чего-то, что хотя бы немного могло приоткрыть завесу над его работой, замолкал. Лишь иногда лицо его темнело, и лейтенант принимался скрипеть зубами. Желваки играли на скулах. Изгин не мог знать, что в эти минуты Орлов видит совсем другую девочку. Перед внутренним взором его, словно наяву, предстаёт худенькая фигурка с лицом, закрытым платком. Рука сдвигает ткань, а под ней открываются холодные недетские глаза, и родинка слева...

Орлов не мог знать, что спасла его случайность. Человек, воспитанный инструктором Ло, не делает ошибок, но в момент удара коротенькое шильце, зажатое в маленьком кулачке, - не слишком-то и острое, да и не нужна она, острота эта, - вонзилось не в точно рассчитанную точку на руке чекиста, а зацепило ремешок часов. Немецких, трофейных, подаренных недавно фронтовым особистом, с которым когда-то служили вместе. Смертоносное в умелых руках оружие вначале ткнулось в прочный дерматин, а уже потом скользнуло по коже.