Диверсанты Его Величества

Пан Пшемоцкий сверлил взглядом привязанного к лавке французского лейтенанта, но сие занятие не мешало внимать рассуждениям капитан-лейтенанта Давыдова. Более того, он слушал командира с большим почтением, так как человек, в рукопашной схватке уничтоживший двоих и пленивший третьего противника, достоин уважения.

Кузьма, устроившийся с винтовкой у окна, интереса к словам Дениса Васильевича не проявлял, но время от времени косился на небрежно брошенный рядом со столом кошелек с вышитым шелком дворянским вензелем. Тощий, по правде сказать, кошелечек, но все же…

— Обратите внимание, пан Сигизмунд, на этот, извиняюсь за выражение, образец офицера так называемой «Великой армии» Наполеона Бонапарта. Грязен, небрит, голоден, завшивлен… Что еще? Убийца мирного населения. Кузьма, ты же мирное население, не так ли?

— Так оно и есть, ваше благородие, — согласился партизан, наконец-то разобравшийся в правильном титуловании капитан-лейтенанта. — Разве кто-то не верит?

— Он, — Давыдов показал на лейтенанта, изо всех сил пытавшегося выплюнуть сделанный из его же шарфа кляп. — Сомневается мусью.

— Можно я его стукну?

— Мы его еще не допросили.

— А после допроса? — Кузьма вытащил из-за пояса топор и ногтем опробовал остроту заточки. — Ой, а чего это с ним?

Француз замычал, дернулся несколько раз и затих.

— Сомлел, — вздохнул Давыдов и укоризненным тоном произнес: — Ты бы рожу попроще сделал, а то люди пугаются.

— Так не специально же, ваше благородие!

— И тем не менее… Вообще отвернись.

Для приведения пленника в чувство подошел все тот же капустный рассол, так как иных жидкостей в избе попросту не нашлось. Два кувшина, выплеснутых в лицо, и сильные похлопывания по щекам способствовали выведению лейтенанта из беспамятства. А чтобы не заорал, изобретательный пан Сигизмунд предложил надеть французу на голову обыкновенный глиняный горшок — пусть речь станет труднее разобрать, зато хорошо заглушит возможный крик.

Так и сделали. И первое, с чего начал избавленный от кляпа лейтенант, так это с предъявления претензий:

— Вы не имеете права обращаться подобным образом с офицером и дворянином!

На пана Пшемоцкого и Кузьму Петрова, не владеющих, французским языком, эмоциональное высказывание впечатление не произвело, но Денис Давыдов нахмурился:

— Я не вижу перед собой дворянина.

— Но позвольте…

— Не позволю! Благородное сословие во Франции истребили во время этой вашей революции. — Последнее слово Денис Васильевич произнес с нескрываемым отвращением. — Так что учтите — законы Российской империи чрезвычайно строги к самозванцам. Традиции…

— Мои родители успели бежать в Англию.

— Вот как? — воодушевился капитан-лейтенант. — Это же полностью меняет дело! Ну что же вы сразу не уточнили такой важный момент?

— Не успел, — прогудел из-под горшка француз. — Но как это повлияет на мою судьбу?

— Судьбу? О какой судьбе можно говорить, если по указу Его Императорского Величества любой англичанин, вступивший на русскую землю, подлежит незамедлительному повешению? Так что успокойтесь, пытки вам не грозят, а веревка довольно милосердна и не принесет лишних страданий. Мыла только нет, уж извините.

Но что-то в интонациях Дениса Васильевича прозвучало такое, что обнадежило лейтенанта и дало пищу к размышлению и новым вопросам:

— Есть иные варианты?

— Сколько угодно, сударь. Во-первых, мы вас повесим.

— Не подходит.

— Согласен. Во втором случае вы будете расстреляны после допроса с пристрастием как военный преступник. Нет, не перебивайте… Еще я могу отдать вас в руки этого крестьянина.

— А живым остаться нельзя?

— Ну почему же? В жизни есть место не только подвигу, но и чуду. Если расскажете о диспозиции и ближайших планах вашей армии… то кто знает, как оно повернется?

— Все расскажу. Спрашивайте, месье!

ГЛАВА 8

И опять дорога. Бескрайняя русская дорога, с которой куда-то исчезли привычные еще пять лет назад глубокие ямы и заполненные жидкой грязью колеи. Гравий поверх толстой песчаной подушки тихонько похрустывает под конскими копытами, и размеренный звук располагает к размышлениям. На этот раз всадников трое — двое чуть впереди, а последний немного приотстал из-за норовистого жеребца, приучаемого плеткой к новому хозяину.

— Вряд ли наш поступок можно назвать благородным, Денис Васильевич, — пан Пшемоцкий первым нарушил молчание. — Неужели нельзя было взять пленного с собой?

— Знаете, Сигизмунд Каземирович, — ответил Давыдов, — я ведь его не обманул. Ему кто-нибудь обещал жизнь? Нет! Лейтенанту дали надежду на чудо, но оно, увы, не случилось.

— Вы правы, — кивнул поляк. — Но все равно в душе что-то скребет. Будто ежик внутри поселился и постоянно ворочается. Нехорошо…

— Мне тоже, — согласился капитан-лейтенант. — Знаете, даже сон наяву почудился… Видел себя гусарским полковником, и в том сне я приводил в Юхнов бесчисленное множество пленных. Не одновременно, конечно, но часто.

— Странно, — покачал головой Пшемоцкий. — Где мы, а где тот Юхнов?

Денис Васильевич пожал плечами и не ответил. Так и поехали дальше в полном молчании. Каждый в своем молчании.