Дивертисмент братьев Лунио

В старичке не ошиблась. Сели с ним, просмотрели всю гробовую номенклатуру и попутную похоронную атрибутику и сделали достойный, как ей подумалось, выбор. Чтобы без рюш, дешёвой пластмассы и всего прочего раздражительного для культурных похоронщиков.

Тот схватил с полуслова. Отменил всё, что несёт в себе вольный перебор, оставив лишь строгость вкуса, точный колер и весь остальной порядок. Участие в процедуре, от начала и до самого конца поминок, оговорила с ним сразу. Включая добрые слова про усопшую Марию Григорьевну Лунио.

Старичок был на всё согласен, но получилось даже ещё лучше, с перевыполнением: дочка его, узнав случайно фамилию покойницы, всплеснула руками. Огорчилась страшно, конечно, но идею доброй памяти подхватила. Заказчицей оказалась, два раза изделия брала от Лунио, один раз так, другой – уже в оригинальной упаковке. Второе приобретение ценила больше, из-за мягкого и ласкового на ощупь мешочка с красивой затяжкой. Она обзвонила подруг, кто тоже брал у этой карлицы изделия, и все они между собой решили процедуру скорбную поддержать, прийти, надеть изделия от Дюки и сказать слова. Тем более что было чего сказать про умелость Марии этой, несмотря на маленькие пальчики, про мастерство, какое поди сыщи, и что за работу брала сравнительно недорого, если сопоставлять с другими похожими изделиями. Хотя других таких никто у них не делал, в их городе, по крайней мере, а про не этот город – не в курсе. Плюс сам старичок, от агентства.

Потом Франя понеслась обратно, в роддом. Там договорилась с врачихой, той, что звонила Ивану. Слегка надавила, напомнив, что знает, мол, и про врачебную ошибку, и та сразу сделалась милой и отзывчивой. Разумеется, Франечка, конечно, я приду на похороны, сказала. Такое несчастье, никак нельзя не пойти. И сделала печальный вид.

Короче, набиралось уже нормально, если учесть, что сам Лунио приведёт двух своих работников, перемещать гроб с телом, охранников с упаковочной фабрики. Ну и сама. Прикинула, вышло девять лиц, если «этот» не заявится. Отдельно про него не думала, но допускала. Он ведь всю жизнь непрогнозируемый. Никогда не знаешь, чего выкинет, громила глупый. Странно, как долго она его переоценивала в голове. Хотя нет, не так. Она его вообще никогда не рассматривала как объект внимательного исследования, иначе – чувствовала – могла бы сбить себя на неприязнь. А в её планы все годы входило сделаться женой, а не притворщицей. Она и ждала, отгоняя от себя всё неприятное и дурное, что было в Иване и могло бы подорвать её волю и терпение. Потому что тогда в её жизни не осталось бы ничего больше, даже Гандрабуры.

Однако как же он её нашёл, Машуту? Или она его? Это в разум не умещалось, требовалось пояснение со стороны. И чуть-чуть укололо ещё, если честно. Как же – её, нормальную, оставить, а к карлице уйти. Хотя и к распрекрасной и чудной женщине, но всё равно, очень уж маленькой, ну просто очень. Квартирный вопрос? Так зачем, если всё равно непонятно как жить Карабасу с Мальвинкой? Но ведь деточки-то вышли, хоть и крохотульки, а получились у них... И так далее перебиралось в голове, и по кругу снова.

Так и ломала голову, стыдясь своей запоздалой рассудочности, но вместе с тем успевая расставить все звенья похоронной процедуры по назначенным местам.

Теперь стол. Тут трудностей не испытала: и сама умела всё, и кулинария под боком. Заблаговременно всё подготовит, как приедут с кладбища. Останется только скоренько подогреть, пока старичок будет начинать застолье, так они решили. А посуды всякой у Лунио оказался океан, хоть тони.

В последний момент выбирали венки, только из живой ёлки, без ничего, так она сама решила и не ошиблась. Очень Григорий Наумыч потом за это благодарен был, очень.

Ну и главное, кладбище какое. Приехала на главное, самое богатое у них. Все документы подала и села ждать ответа. А ей не говорят. Нету ничего, только и сказали. На другое идите, где пустошь, на край могильной земли.

Но и тут сообразила, правда, не без длинной торговли получилось, хотя деньги от Лунио, что были в руках, запросто позволяли порешить всё сразу, без никаких. Но вдруг почувствовала, что отнимают не у кого-то, а у неё. Не чьё-то чужое, со стороны, а личное. Своё. Как бы заработанное вместе общим семейным трудом. Почувствовала и сама поразилась новому чувству, шибанувшему в голову абсолютной новизной ощущений. И если бы не само скорбное событие, не все эти вихри ответственных дел, упряталась бы, наверное, ища укрытия в собственном страхе.