Дивертисмент братьев Лунио

Слова, что Франя сейчас услышала, сами по себе были справедливыми, но не полностью укладывались в её понимание. Всё вроде было правильно, хотя и не до конца понятно. Если всё так, как говорил Григорий Наумович, то при чём тут Иван? Он-то как сюда попал, в гармонию эту Лунио? Что-то не сходилось, что-то было не так. Либо просто недостаточно она про них знала. Про жизнь Дюкину с Гандрабурой этим. И ещё, другое: про пошлость сказал он нехорошее. Это, в смысле, про Бога, получается? Она потопталась на месте и осмелилась уточнить:

– Я, Григорий Наумыч, не совсем поняла. То есть поняла, что всё без церкви сделать хотите, сами. Это мне ясно. Только про пошлость вы для чего помянули? При чём здесь она? Я-то про Бога сказала, а не про пошлость эту самую.

Он поморщился:

– Вы не поняли, Франя. Я просто хотел, чтобы не было всех этих цветков пластмассовых, оборочек на гробу дурацких всяких, старух чужих, голосящих как про своё, пьяных могильщиков рядом с могилой, равнодушных ко всему на свете, особенно к упокоившимся. И поминок лживых тоже не хочу, с переходом в пьяное веселье, как часто бывает: сами знаете, наверное. Хотя понимаю, что без людей всё равно не получится, нельзя. А родных у нас с Машей – я да она, больше никого. Из живых теперь, получается, я один. Вот такие дела наши, Франечка, – он указал глазами в сторону гостиной, – присядем?

– А я? А я как же? – неожиданно для себя вскрикнула она, торопясь пройти по его приглашению в глубь квартиры. – Я ж затем и пришла к вам, чтобы всё делать. Похороны сами, поминки, всё сама приготовлю, вы отдыхайте, Григорий Наумыч, думайте про своё, про отцовское. Вам ещё ведь про маленьких тоже помыслить надо, когда их вам отдадут. – Она робко села на стул и подобрала под себя ноги. – А всё как вы сказали, и про оборки, и цветы, и чужих, это всё устроится, всё хорошо сделаем, чтобы Дюка наша осталась довольной.

Он тоже присел за стол и спросил:

– Это она вам сказала, что Дюка? Сама?

– Нет, – конфузливо помотала она головой. – Это Иван Гандрабура так сказал про неё. Мне просто запомнилось.

– А вы что, знакомы с отцом детей? С Иваном?

– Была... – она махнула рукой в сторону окна. – Когда-то давно... – и снова махнула в том же направлении. – Была да сплыла. Теперь уже больше не знакома. Просто услыхала и всё. – И решила уточнить для порядка: – А его тоже не будет, ни там, ни там?

– Не будет, – хмуро отреагировал Гирш. – Нигде его больше не будет и никогда. И больше давай о нём не будем, хорошо?

– Конечно, конечно, Григорий Наумыч, вы уж извините, что вспомнила, просто на язык само налетело.

Что-то радовало Франю, что-то начинало помаленьку бурлить у неё изнутри, словно какое-то неизвестное ей лекарство, утопленное в глубину её женского организма, принялось энергично действовать, приводя в движение и пробуждая от долгой привычной спячки застоявшиеся внутренние соки. Она прислушивалась к незнакомым сигналам, пока беседовала с хозяином квартиры, и не могла понять, что именно, какое важное слово или какие звуки заставили её так внезапно измениться в себе самой. И тут как обухом по голове тукнуло. Догадалась. Слова эти были про то, что из живых есть он один, Григорий Наумыч. Один! Сам себе родня, и нет у него хозяйки, нету! Это согрело и обнадёжило смутной радостью.

Ну а пока было горе и надо было определяться.

– Значит так, Григорий Наумыч, – Франя сделала попытку систематизировать обговоренное ими обоими. – Я с сегодня в отпуску, в недельном. – Это была неправда, но она уверена была, что дадут. Там одних отгулов на полмесяца наберётся, если чего, – никогда не отлынивала, если требовалось. А теперь надо ей, она и берёт. – Сегодня мы с вами пойдём в похоронное агентство, я знаю куда, там не обдерут, и всё сами выберем, при агенте, чтобы с гармонией и не пошло. Потом я уж дальше сама: транспорт там, могила, поминальный стол и люди поприличней. Только мне надо знать, где хороним, в каком месте. Есть у вас своё?

– Нет такого, не успели ещё, – Гирш помотал головой, приворожённый внезапно обрушившейся на него энергией этой невесть откуда взявшейся миловидной няни. – Некого было. Машенька наша станет первой. Дюка моя. Кто бы мог подумать.

Так и вышло. Этим же днём Франя выбила себе у роддомовского начальства справедливую неделю отпуска. Потом сгоняла к агентам, глянуть для начала, какой из них лучше подойдёт, а заодно пригодится и под поминки. Уже загодя стала думать про слова Лунио о людях, о правде, об искренности и о лжи. И это воодушевляло необыкновенно.

Зашла, перебрала взглядом тех, кто был на месте, и выделила старичка, совсем низенького, сухого, с добрыми глазами. Старичок немного сутулился, но делу, к которому привлекался, это не мешало. Денег, что, не считая, дал Григорий Наумыч, было с избытком, но она всё равно планировала тратить по минимуму, и сейчас, и потом.