Дивертисменты

По неисповедимому стечению обстоятельств именно мальчик соседки свел с ней Агеду. Одинокую воительницу Ребеку и убитую горем Агеду связывала участь ребенка. К тому моменту племянник давал Ребеке повод к легкому возбуждению, выражавшемуся в нежности, которую, как ей казалось, она испытывает к нему. Когда донимала нужда, Ребека, оглядывая его со змеиным безмолвием, думала: какое право имела моя безмозглая сестра умереть, оставив это создание на моих руках? И все же она чувствовала к нему определенную нежность, большую, нежели она полагала, и стала менее злой. И сейчас, когда она получила возможность утешать в горе новую подругу, она испытывала, во всей необузданной силе своего порыва, истинную скорбь.

С другой стороны, сирота влек к себе и Агеду. И от избытка чувств она с удовольствием окружала несчастное создание заботой. До этого она думала с некоторым неосознанным презрением об умершей матери и более чем с пренебрежением – о тетке. И вот сейчас то, что было причиной ревнивой неприязни, превратилось в общность обеих женщин – Агеды и Ребеки, потерявших своих родных детей. Обе они хлопотали вокруг одного и того же сновидения, над безвинным одиночеством которого порхали их упования.

Мальчик стал все чаще наведываться в дом. По вечерам, после ужина, пока Агеда и Ребека в сопровождении колкого хора всеведущих вязальных спиц убыстряли вязание быстротекущего дня, украшая его крошечными геральдическими животными, и пока Дядюшка Педро, в дальнем углу террасы, при запятнанном насекомыми свете лампы, отстаивался внутри себя как Педро, а большущие цикады и малюсенькие собаки обменивались вдали сообщениями о всеобщей скорби, мальчик умещал свое маленькое тело пред этими диковинными существами – взрослыми, слушая их бормотание и разглядывая странные цвета – пурпурную блузку тетки и пестрые сочетания бесчисленных отсветов синего, оранжевого и кроваво-красного, испускаемых алмазом Дядюшки Педро, словно бы изнутри камня кто-то подавал отчаянные сигналы. Ему подарили тетрадь и несколько углей для рисования, и когда ему надоедало крошить их о бумагу, он старательно раскрашивал нарисованное, нанося ярко-фиолетовый слой на лицо одной и бескровную желтизну – на блузку другой женщины. Его живое, молчаливое присутствие стало привычным, словно присутствие какого-нибудь ночного животного. Весь его дневной проказливый гомон утихал, превращаясь к ночи в спокойное удивление.

Поэтому и Дядюшка Педро тоже мог в свою очередь разглядывать его, радуясь спокойствию, которое сглаживало все его невыносимое дневное кувыркание, делая его безымянным и превращая почти во всемирный образ первозданного, ни в чем не повинного Ребенка. Дядюшка Педро старался не встречаться с ним в течение дня, чтобы ничто не исказило чистый образ этих вечеров. А мальчик весь свой интерес к Дядюшке Педро свел к его алмазу и если думал когда-нибудь об этом существе в два обхвата – а этого никто не может знать! – то, наверно, для него это был лишь «алмаз-который-на-толстом-сеньоре». А в это время над скорбными размышлениями Дядюшки, ставшими объектом насмешек, летели дни, а слабое мерцание окон в темноте нарекало имена ночам.

И в одну из них, когда дождь лил не переставая, что давало повод лягушкам в глубине двора, затопленного бездонным мраком, бесконечно прославлять воду, в отсутствие соседки, страдавшей дома от ужасной головной боли, Дядюшка Педро решился наконец заговорить с мальчиком. Портал дома состоял из тонких деревянных стоек, делавших его издали похожим на большую изящную люстру, и был украшен раковинами, которые напоминали застывшие в воздухе капли. Это были те же самые капли, такие же неподвижные, как и многие годы назад, в ту ночь, когда под кваканье лягушек он слушал историю, так никогда и недорассказанную. В ту пору он был маленьким и подвижным, сидя на приятно холодившей земле, он слушал монотонный голос добряка соседа, похожий на бесхитростную трубу, трубящую откуда-то издали, с терпеливым однообразием созывающую всех к неведомому месту в неведомый час. Поскрипывал плетеный стул. А как пахла несуществующая трава в лесу, куда убегали дети! Непередаваемое волнение охватывало неосязаемые травы, пахнувшие мокрой землей, которую осеняла вечно недостающая ей тень. В ту ночь они заблудились в лесу, а почему – он никак не мог вспомнить. Разве сейчас не настала пора вернуть их домой?

Сидя на прохладных красных плитах, соседский малыш глядел на него широко раскрытыми глазами. «Я расскажу тебе одну историю», – сказал Дядюшка Педро не без некоторой робости. Мальчик ограничился кивком головы. Вода и темень заворожили его взгляд, наполнили его тело глубочайшим покоем заводи. В эту ночь дождь еще больше успокоил и без того спокойные вечерние его игры. Дядюшка Педро заговорил своим хриплым монотонным голосом, и лицо мальчика чуть посерьезнело.