Диво

Бузину Отава возненавидел еще три года назад. До того не обращал на него внимания. Знал, что есть такой в институте, удивлялся, правда, как могло задержаться такое Ничто в институте, как оно могло прибиться к материку науки, но и только. Извечным недостатком Отавы было невнимание к людям, какая-то равнодушная терпимость и к злым и к бездарным. «И ненавидим мы, и любим мы случайно». Видимо, и женился он точно так же, с равнодушной случайностью, и жену себе не, выбирал, а просто взял, потом оказалось, что жить они вместе не могут. Она так и заявила: «Не могу я среди этих икон! Мне люди нужны!..» Только и смог, что выпросить у нее сына.

А Бузина? Так и жил бы себе в своей незаметности, быть может, еще и добрым человеком считался бы, но произошло событие, показавшее в Бузине новую грань, которая опять-таки кому-то была и по душе, но у профессора Отавы вызвала чувства, близкие к отвращению.

Коллега Отавы профессор Паливода подготовил к изданию большой многокрасочный альбом с софийскими и Михайловскими мозаиками. Об этом альбоме было много разговоров, о нем раззвонили даже за рубежом; кажется, обещали повезти его на всемирную выставку в Нью-Йорк. Предисловие и комментарии к альбому печатались на шести языках. Событие!

Но внезапно профессор Паливода, составитель альбома, автор предисловия и комментария, куда-то исчез. Впоследствии в институте было разъяснено, что профессор Паливода — враг народа. Профессора Отаву пригласил к себе один из руководителей института.

— Что ж будем делать, товарищ профессор? — спросил он.

— Не понимаю, — обиженно произнес Отава.

— Альбом этот ваш… Эти… как их?.. Мозаики…

Отава как-то не мог сразу связать факт исчезновения Паливоды с мозаиками, ибо что ни говори, а расстояние во времени — невероятное: мозаики делались в одиннадцатом столетии, а профессора Паливоды не стало в двадцатом.

— Наши мозаики уникальны, — совершенно искренне сказал Отава.

Молодой руководитель в душе удивился наивности профессора, но не высказывал этого.

— Это я знаю, — все так же обеспокоенно продолжал он. — Но ведь этот… как его?.. Паливода… Подвел он нас… Не тем человеком оказался…

— Ученый он был безукоризненный! — твердо сказал Отава.

— А я разве что? — удивился молодой руководитель. — Я тоже ничего о нем как об ученом. Но как сказал поэт: «Ученым можешь ты не быть, а гражданином быть обязан».

Отава пожал плечами. Цитата была не совсем точной, но какое это, в конце концов, имело значение?

— Так что же мы будем делать с этими… как их?.. с мозаиками? — снова заладил свое молодой человек.

— Нужно издавать! — В этом у Отавы не было никаких сомнений.

— А я разве говорю — не издавать? Нельзя не издавать! Все уже знают, уже тираж готов.

— Так в чем же дело? — Отава делал вид, что никак не поймет, к чему клонит его собеседник.

— А Паливода? — вскочил тот и пробежался по кабинету.

Отава молчал, и руководителю понравилось его испуганное молчание.

— Я понимаю, что вы тоже этого не хотите. Ибо вы — честный советский ученый. Мы тут долго советовались, и вот есть такое мнение, — он пристально посмотрел на Отаву, — предложить вам, чтобы вы подписала предисловие и комментарий к этим… как их?.. мозаикам, значит, вместо Паливоды… Вы известный специалист, вас всюду знают. К тому же еще и, — он засмеялся наивно, как смеются парни на гулянке, — и фамилии же у вас казацкие: Отава, Паливода…

— Нет, я не могу этого сделать, — поднялся Отава.

— Да вы сядьте! Куда вы? Не нужно горячиться. Спокойно подумайте…

— Нет! — Отава уже направился к двери.

— Но ведь, товарищ профессор…

— Никогда! Я только ученый. Моя специальность — древнее искусство…

— Но мы с вами…

— Я не могу продолжать этот разговор. — Отава уже держался за дверную ручку.

— Ну, хорошо. Кого бы вы нам посоветовали?

— Не знаю. Не могу быть вам полезным.

А через два дня к Отаве домой притащился Бузина. Еще в коридоре он уставился глазами в развешанные иконы на высоких, покрашенных в черный цвет стенах, в восторге воскликнул:

— Товарищ профессор! Я склоняюсь перед вами!

— Ну зачем же такие суперлятивы? — смутился Отава, не привыкший ни к выражению, ни к слушанию неприкрытых комплиментов.

— Это же такое богатство! — разливался в своем восторге Бузина. — А этот черный фон! Это же просто чудо.

Отава сам выдумал черный фон для икон в коридоре, — кажется, именно этим окончательно доконал свою бывшую жену, которая еще соглашалась как-то существовать в музее, но уже в черноте могилы — ни в коем случае! Бузина был первым, кто похвалил черный коридор, и у Отавы невольно зародилось чувство симпатии к молодому научному сотруднику. Он посмотрел на него внимательнее и заметил, что у молодого человека весьма эффектная внешность. Высокий, крепко сложенный, почти атлет, густые черные волосы, настолько густые, что ему позавидовали бы все лысеющие и начисто лысые, большие выразительные глаза, будто на фреске. Чтобы как-то проявить свое расположение к гостю, Отава попытался пошутить:

— У нас с вами совпадают вкусы, коллега. Не потому ли, что наши фамилии имеют в себе нечто общее? Они — растительного происхождения.