Диво

— Ошибаетесь, дорогой мой, — раздумчиво произнес профессор. Когда-то, в ваши годы, я тоже так думал. И, оказывается, глубоко ошибался. Чем дольше живешь, тем, казалось бы, больше сделал, а получается почему-то наоборот: с каждым годом все больше и больше остается незаконченного, незавершенного, ты буквально утопаешь в незаконченных делах и замыслах, задыхаешься от нехватки времени и силы, делаешь все кое-как и все хуже, все поверхностнее, жизнь превращается в какой-то сумасшедший галоп, и кажется тебе, что если ты и делал когда-либо что-нибудь старательно, обдуманно и спокойно, то разве что в самом раннем детстве, когда шмыгал носом, сопел, ковырялся в ухе, строгал палочку или вылепливал хатку из мокрого песка.

— Ну, я с вами не согласен, — решительно возразил Бузина. — Вы так много сделали!

— А вот поживете еще двадцать или пятнадцать лет, которые нас с вами разделяют, и убедитесь! — почти шаловливо хлопнул по столу профессор. — Но мы заговорились. Вы что-то хотели мне сказать. Прошу вас.

— Речь идет об очень важном… — Бузина не мог подобрать слов. — Я хотел с вами посоветоваться, Гордей Всеволодович, как со старшим товарищем, которого я ценю и уважаю… Ваш авторитет…

— Не нужно об этом, — остановил его профессор. — Лучше о деле.

— Видите ли, это такой деликатный вопрос… Речь идет о… как их… о мозаиках…

— Очевидно, об альбоме наших киевских мозаик? — быстро добавил профессор, которому сразу в речи Бузины послышалось что-то от того молодого руководителя, с которым он недавно имел беседу.

— Да, да, — обрадовался Бузина, — именно о нашем альбоме. Это необыкновенная ценность, о которой люди должны знать. Не издать такой альбом было бы преступлением.

— Да, это было бы преступлением, — согласился профессор.

— Что бы о нас говорили наши потомки?

— В самом деле, они сказали бы что-нибудь очень злое.

— Поэтому мы должны приложить все усилия, чтобы он был издан.

— Насколько мне известно, никаких усилий не требуется, — спокойно промолвил профессор, — альбом уже отпечатан, и весь тираж лежит в типографии.

— Да, но… — Бузина запнулся, однако сразу же, наклонившись вперед через поддерживаемый резным мавром подлокотник к Отаве, горячо зашептал: Но ведь там стоит фамилия Паливоды…

— Ну и что? — Отава сделал вид, что ничего не знает.

— Но ведь он враг народа.

— Не знаю, как можно заниматься древнерусскими мозаиками и быть врагом народа. Для меня это — непостижимо!

— Враги коварны!

— Согласен с вами. Но при чем здесь профессор Паливода? Это честный ученый.

— С фамилией Паливоды альбом выйти не может.

— Так что же я могу поделать? — Профессор встал точно так же, как в кабинете молодого руководителя. Но Бузина продолжал сидеть в венецианском кресле. Небрежно барабаня пальцами по животу дубового фавна, наверняка зная, что профессор отсюда не убежит, как убежал из учреждения, да и зачем он должен был бежать из собственного дома?

— Мне предложили поставить свою фамилию под предисловием, — скромно молвил Бузина.

— Вам?

— Чтобы сберечь мысли профессора Паливоды.

— Но ведь это же не ваши мысли, а профессора Паливоды!

— Имя ничего не значит. Для человечества главное — ценность. Авторством никто никогда не интересуется. Разве не все равно, кто изобрел колесо?

— Хорошо. Предположим, что я разделяю ваш цинизм. Но ведь профессор Паливода — враг народа!

— Да.

— А раз он враг, значит, и все его мысли — вражеские! Зачем же их сохранять? Тогда напишите сами предисловие и комментарии! — Отава откровенно издевался над Бузиной. Да не на того напал.

— Мысли могут иметь объективную ценность, даже если они принадлежат врагу. — Видно было, что Бузина хорошо подготовился к беседе с профессором.

— Тогда я не понимаю, зачем вы пришли ко мне.

— Чтобы попросить у вас совета.

— Но ведь вы согласились поставить свою фамилию вместо фамилии профессора Паливоды?

— Я должен дать ответ завтра. Поэтому и пришел к вам как к старшему товарищу, чтобы посоветоваться.

— Я вам не советую.

— Не могу с вами согласиться, товарищ профессор, — теперь поднялся и Бузина, — вы же сами только что… ваши иконы… Разве это не свидетельство?.. Быть может, мое имя тоже как олифа на иконе одиннадцатого столетия… Оно защитит величайшую ценность.

— Вы думаете, что и его когда-то соскребут и обнаружат под ними имя профессора Паливоды?

— Речь идет о самой сути дела, а не об именах. Нужно сохранить то, что есть. Нужно по-государственному смотреть на вещи. Есть мысли, они не должны пропасть. Вот и все.

— Итак, вы хотите поставить свое имя под чужим трудом?

— Вы меня убедили в целесообразности такого действия.

— Но ведь… — Отава не способен был произнести ни слова, потрясенный таким неслыханным нахальством, не зная, стоит ли продолжать спор с этим удивительно циничным человеком, указал Бузине на дверь: — Прошу вас. Нам больше не о чем говорить!