«DIXI ET ANIMAM LEVAVI». В. А. Игнатьев и его воспоминания. Часть III. Пермская духовная семинария начала XX века

При нём были сделаны литые серебряные царские врата; сделаны новые чехлы на подсвечники и аналой для великого поста из чёрного бархата и белые на Пасху и другие торжественные праздники; сменены старые ковры на новые; кое-что новое поступило в ризницу. Главное же, что было предметом особенной гордости Семёна Епимаховича, это – проведение в церковь электричества. Главным средоточием электричества было паникадило, и вот когда за всенощной хор пел «Слава в вышних Богу и на земли мир» и когда он с особенной силой пел слова «Во свете Твоем узрим свет», С. Е. включал электричество на паникадиле, и церковь озарялась ярким светом. Так было и на первых порах пользования электричеством в церкви, но потом, очевидно, было обращено внимание на то, что получалось это слишком театрально, натуралистической бутафорией, этот номер был снят.

Подошла революция 1905 г., и С. Е. насторожился. Нам не было известно, состоял ли С. Е. в какой-либо монархической организации349, но он сам не скрывал того, какие он предпринял меры предосторожности. Он всегда имел при себе браунинг и, не стесняясь, говорил, как он намерен защищаться. Он говорил даже семинаристам: «Пусть кто-нибудь ясным днём зайдёт ко мне в магазин и в шутку или всерьёз скажет – «руки вверх – не сходя с места, застрелю». И вот случилось так.… Пришёл как-то С. Е. домой на обед в самом благодушном настроении и решил для возбуждения аппетита «пропустить единую», наклонился за бутылочкой, из кармана жилета выпал браунинг, приготовленный к стрельбе (такова была бдительность для внезапной защиты!), раздался выстрел.… Вызванный вскоре врач, посмотрел рану и сообщил, что речь может идти самое большее о двух часах жизни. За это время можно было только оформить завещание, что и было сделано.350

На третий день гроб был поставлен на ночь в семинарской церкви. В церкви был полумрак. Глухо одна монашка читала псалтырь у изголовья покойного. В полночь три семинариста спустились к гробу, вглядываясь в лицо умершего. Один из них заметил какое-то отступление в причёске покойного, достал гребешок и поправил причёску.

… Среди сторожей был один, который был источником дани, по имени Кондратий. Он оказался участником похорон, а именно был вызван обмывать труп умершего. Он потом рассказывал любопытным людям со свойственным ему юмором. «Мы обтирали», – рассказывал он, покойника вином. Вина было дано порядочно. Мы и покойника, как следует, обмыли и ещё и осталось». «Ну, и что» – спросили слушатели. Кондратий блаженно ухмыльнулся и сказал,… «а остаток выпили». Как после этого не сказать, что в жизни бывают случаи, когда смешиваются в одно и трагическое и комическое.

ГАПК. Ф. р-973. Оп. 1. Д. 725. Л. 18 об.-20 об.

*Авторский заголовок очерка: «Трагическая смерть С. Е. Кусакина».

Страницы прошлого Пермской духовной семинарии

1960 г.

«Что прошло – то сердцу мило…»

[В. А.] Жуковский.

Любимые места прогулок пермских семинаристов*

«Мне всё здесь на память приводит былое –

И юности красной привольные дни»

(Из [арии] Каватины князя в опере «Русалка»).351

Когда Александр Павлович Миролюбов, инспектор Пермской духовной семинарии, однажды спросил Александра Павловича Успенского352, ученика той же семинарии, о том, какое же последний выработал за время пребывания в Перми миросозерцание, Александр Павлович второй ответил: «только пермосозерцание». Ошибка Александра Павловича первого была в том, что он философскую категорию – миросозерцание связал с Пермью, локализировал. Этим и воспользовался Александр Павлович второй и очень остроумно ответил на поставленный ему вопрос. Но оба они в этот момент чем-то напомнили гётевских персонажей – Фауста и Мефистофеля, причём как это ни странно Миролюбов выступил в роли Фауста, ищущего смысл жизни, а Успенский – в роли Мефистофеля, надсмеявшегося над философскими порывами Фауста. Как показал ответ Успенского, созерцание Перми было вовсе не философской категорией, а обычным условием материального быта семинаристов.

Другое дело заключалось в том, что созерцание Перми было подчинено смене времён года и отражало различные настроения. В этом отношении оно было более созвучным музыке, например, блестящим «Временам года» П. И. Чайковского.353