Длань Господня (СИ)

— Он очень добрый, — сказала Брунхильда искренне, чем, признаться, удивила кавалера. — И вы должны, супруг, ему помочь.

— Должен? — удивлялся хозяин замка.

— Должны, — настояла его жена.

— А вы и вправду считаете добрым своего брата, мой ангел?

— Вы его не знаете, господин мой, он очень добрый.

— Добрый? — граф с большим сомнением покосился на Волкова. — Думаю, что добрый он далеко не ко всем.

Фон Мален, не выпуская рук жены, повернулся к кавалеру и спросил:

— Так чем же я должен помочь своему горячо любимому родственнику?

— Вы просто должны уехать, — произнес Волков твердо, — просто уехать, тогда Фильшнер не соберет нужных людей.

— Ему даст город людей, — сказал граф, нисколько в этом не сомневаясь.

— Даст, но мало, ему не хватит.

Граф, кажется, удивился уверенности Волкова, но продолжал:

— У него должны быть деньги, сержанты хорошие при нем будут, а людей он в городе наберет, сколько ему угодно будет.

— Не наберет, — все так же твердо говорил кавалер.

— Откуда вы знаете?

— Ниоткуда, — кавалер поглядел на графа пристально, — ничего я не знаю, просто прошу вас уехать.

— Да я только что вернулся из Вильбурга, куда мне ехать?

— В Ланн, — вдруг сказал Брунхильда.

Мужчины удивленно уставились на нее.

— Ангел мой, — произнес граф, — так зачем де нам ехать в Ланн? Мы только что вернулись, да и герцог будет злиться, если я не выполню его предписания.

— Ничего, герцог ко мне был весьма расположен, я за вас заступлюсь, муж мой. А ехать нам в Ланн нужно на богомолье, — сразу ответила красавица. — В церкви святого Марка есть икона святой Агафиьи Лиарийской, Блаженной Чадоносицы, так она благостна для всех жен, страждущих понести и уже понесших материнское бремя, все обремененные к ней едут для счастливого избавления от бремени.

— Душа моя, до Ланна три дня езды, — поморщился граф. — Неужто у нас в Малене нет какой-нибудь иконы для беременных?

— Не хотите, так не езжайте, — сказала Брунхильда твердо, — коли плод мой вам безразличен, сидите дома, я одна поеду.

— Ангел мой, конечно, я поеду с вами, — сказал граф и недружелюбно поглядел на Волкова. — Но Ланн этот так далеко.

— Велите собираться, — прикрикнула на него Брунхильда. — И велите запрягать карету, после завтрака хочу отъехать.

Граф только вздохнул в ответ. А Волков, не скрывая радости, подошел к красавице и обнял ее, прошептал ей на ухо:

— Спасибо тебе.

— Да нет, то вам спасибо. Не могу тут быть, куда угодно поеду, лишь бы не сидеть здесь. Страшно мне, боюсь, изведут меня тут, — тихо и быстро говорила Брунхильда.

— Молодой граф?

— Все, все они тут меня ненавидят, кроме мужа, он меня любит. Все, ступайте, брат мой, — она оторвалась от него, в глазах ее были слезы. — Идите, делайте свои дела.

Волков поклонился недовольному графу и пошел из покоев. Кажется, и с графом у капитана Фильшнера ничего не выйдет. Не видать капитану дворянского ополчения.

Но, как ни странно, теперь он шел и думал уже не о капитане. Теперь он думал о ней, об этой красивой женщине, что оставалась со стариком в большом замке, в котором ее сильно не любили.

Глава 22

Так и думая о Брунхильде, он поехал на восток. Ехал быстро.

Можно было, конечно, поехать на юг, через Эшбахт, а уже оттуда к амбарам, там переправиться через реку. Но это был крюк, а у него времени не было. Не было совсем, он прикидывал, что капитан Фильшнер уже на подходе к Малену, а может, уже и в городе, и шлет сейчас письмо графу с просьбой собрать ополчение. Поэтому Волков торопился. Нога еще вчера в дороге заныла, к утру, вроде успокоилась, а сейчас опять начала болеть, снова колено выворачивало от быстрой скачки. Волков знал, что это только начало. Уже и шея его не так беспокоила, как нога проклятущая, чем дальше ехал, тем сильнее донимала. Но он не останавливался, пока не доехали до реки. Уже к полудню поглаживания и растирания не помогали, да и много ли разомнешь в ноге, коли из седла не вылезаешь? Тяжелая, бесконечная судорога сводила и корежила ногу, и Бог бы с ней, так она еще доставляла боль. Боль эту терпеть было можно, но не целый же день. Когда, ближе к вечеру, они подъехали к реке, он был бледен как полотно, а его лицо еще и мокрым было от холодного пота, что выступал не от накрапывающего дождя, не от усталости, а от бесконечного и раздражающего нытья в выворачиваемой судорогой ноге.

Брод, который им указали, оказался непроходимым из-за дождей, пришлось проскакать еще три мили вверх по реке, к мосту, и только там они переправились во Фринланд. Там же, рядом с мостом, был и трактир. И хоть ему и было очень тяжело, но он улыбался.