Для англоманов: Мюриэл Спарк, и не только

— Мне понадобится несколько дней. Хотя, возможно, я смогу кое-что дать в качестве аванса.

— Прямо сейчас?

— Да, сейчас. Ты плохо сделал, что за мной следил. Не следовало бы тебе выслеживать родного отца.

— Да вовсе я тебя не выслеживал. Это она меня выследила, паскудина. Сама стала мозолить мне глаза, эта твоя узкая-преузкая аналитичка.

— Господи Всемогущий! — говорит Поль. — Твоя мать не должна знать об этом.

— Вот и я про то же, — говорит Пьер.

— Это, конечно, шантаж, — говорит Поль.

— А что теперь не шантаж? Но вообще-то постановка «Питера Пэна» хорошая идея и хороший бизнес. Мы ни слова в пьесе не поменяли. Будет столпотворение. Всем за шестьдесят. Ну, может, за небольшим исключением. На роль Венди, возможно, придется пригласить актрису лет пятидесяти четырех.

— И ты зазвал меня сюда, чтобы все это мне сообщить? — спрашивает отец.

— Ты сам сказал, что придешь. Это было твое решение.

— Рано или поздно ты бы все равно мне все рассказал.

— Рассказал бы, и очень рано.

— Но я жалею, что пришел.

— Тебе налить?

— Положи побольше льда.

Пьер бросает в отцовский стакан два кубика льда и говорит: — Во всяком случае, разве обязательно говорить про шантаж? — Отец извлекает из кармана пустую руку: чековой книжки в ней нет.

— Я не обязан ни про что говорить. А могу вообще промолчать. Островитянам не обязательно переговариваться, чтобы выжить. Они действуют все как один. Общаются телепатически.

— Здесь мы в Нью-Йорке, а не на острове.

— Вы с сестрой так и не американизировались в том смысле, в каком я англизировался.

— Не очень-то ты англичанин, — говорит Пьер, — хотя можешь думать, что очень.

— Все сводится к тому, — говорит Поль, — что тебе не нравится слово «шантаж».

— Не нравится, можно было его оставить для телепатического общения.

— Тем не менее, — говорит Поль, на этот раз и вправду извлекая из кармана чековую книжку, — я его сказал и, видит Бог, не жалею об этом.

5

Она топает правой ногой.

— Сидят как влитые, — говорит продавец.

— Нет, чуть великоваты, — говорит она. — Когда теряешь вес, как я, то уж теряешь везде. И все вещи становятся чуть великоваты.

— Вам нужно размером поменьше, точнее на полразмера, Эльза, — говорит продавец, задумчиво обходя ее и не отрывая взгляда от ее ног. — Не уверен, — говорит он, правильно выговаривая слова, как делают иностранцы, — что у этой модели такой размер есть. Нужно посмотреть.

Она топает левой ногой.

— Определенно великоваты. Особенно сапожки — когда они велики, нога, понимаете, ходит вверх и вниз.

— Минуточку, — говорит он и удаляется вглубь магазина. Эльза зевает. В магазин входит очень худая женщина — бледно-палевые безжизненные волосы, вытянутое лицо словно сдавлено с боков, но смотрится незаурядно. Она обводит помещение взглядом, видимо, в поисках продавца. Время ленча. Продавца не видно, но слышно, как тот, что обслуживает Эльзу, переставляет картонные коробки где-то в дебрях магазина, стоя, судя по звукам, на верхней ступеньке стремянки.

— Через минуту он подойдет, — говорит Эльза женщине и садится.

Женщина тоже садится и смотрит на Эльзину тень, затем на свою и на другие, сравнивая их с Эльзиной.

— Да, — говорит Эльза.

— Что? — говорит женщина.

— Теперь вы знаете, — говорит Эльза.

— Простите? — говорит женщина.

— Знаете, что это правда, сами убедились, — говорит Эльза. — А сейчас можете застегнуть свою вульгарную жакетку из искусственной норки и убираться к себе в офис, откуда позвоните моему мужу и доложите, что да, у него и вправду большая проблема, как он говорит. Мне надоело, что вы таскаетесь за мной по пятам. Три недели ходите за мной как тень, но вы никудышная тень.

Ее настоящая тень дергается в презрительном жесте, повторяя движение настоящей руки. Женщина вскакивает.

Продавец возвращается с двумя сапожками, черным и коричневым. — Примерьте вот эти, Эльза, Если захотите взять черные, я закажу для вас нужный размер. — Тут он замечает женщину и, решив, что ожидание ее раздражает, говорит: — Присядьте, мадам.

Но та уходит, застегивая на ходу жакет из светлой норки, и громко хлопает за собой стеклянными дверями, так что продавец неодобрительно хмурится.

— Психоаналитик моего мужа, — говорит Эльза. — Три недели ходит за мной по пятам.

— У нее расстроенный вид, — говорит продавец.

— Я ее прогнала. Грубо, — говорит Эльза.

— Что ж, теперь она знает.

— Да, теперь знает. И рискну предположить, что вас она считает Гельмутом Килем.

— По тому, что вы, Эльза, мне рассказали, — говорит продавец с нежностью в голосе, — я жалею, что я не он.

Она натягивает сапог, встает и топает левой ногой.

— В четверг на следующей неделе у Пьера наконец-то премьера, — говорит она.

— Вы, должно быть, гордитесь сыном, — говорит он с вежливым легким поклоном.

— Не могу сказать ни «да», ни «нет», пока не увижу рецензий.

Он хихикает: очевидно, ее манера доставляет ему удовольствие.

— Премьера должна была состояться прошлой весной, но случилась задержка. Муж дал меньше денег, чем было нужно, и мне пришлось их выручать. Театр называется «Тот еще клуб», только он никакой не клуб, а самый настоящий театр, если не ошибаюсь, в Гринвич-Виллидже.