Для фортепиано соло. Новеллы

Поведение столь неожиданно обретенного соседа по постели, когда он немного пришел в себя, внушило мне огромное уважение к британцам. После весьма непродолжительного и совершенно понятного изумления он повел себя настолько естественно и корректно, как если бы мы находились в гостиной. Я говорю по-английски, и я сказала ему, как меня зовут; он назвал себя: „Джон Грэхем“. Мы находились в Ричмонде. Оглядевшись, я увидела, что вместе со мной перенеслась вся моя половина спальни. Я узнала свое окно, темно-красные шторы, большую фотографию мужа на комоде, на стопке книг лежали мои часы. Другая половина спальни, принадлежавшая Джону, была мне совершенно не знакома. На тумбочке у изголовья стояла фотография очень красивой женщины, детские фотографии, лежали журналы и пачка сигарет. Джон Грэхем серьезно посмотрел на меня, изучил обстановку, в которой я перед ним предстала, и наконец сказал совершенно серьезно:

— Что вы тут делаете, госпожа Мартен?

Я объяснила, что не имею понятия о случившемся, и, указав на большую фотографию, сказала:

— This is ту husband.[35]

Он тоже указал на фотографию и сказал:

— This is ту wife.[36]

Она была очаровательна, и я в тревоге подумала, что в этот самый момент она может находиться в объятиях Жака.

— Как вы думаете, — сказала я ему, — могла половина вашего дома перенестись во Францию одновременно с тем, как половина моего дома перенеслась сюда?

— Почему вдруг? — спросил он.

Он раздражал меня. Почему? Откуда я могла знать?.. Потому что во всей этой истории была какая-то естественная симметрия.

— Странное дело, — сказал он, покачав головой. — Как такое могло случиться?

— Этого не могло случиться, — ответила я. — Это…

И тут мы услышали стоны, доносившиеся откуда-то сверху, и оба подумали об одном и том же.

— Дети?

Джон Грэхем соскочил с кровати, помчался босиком к двери и распахнул ее. Я услышала крики, кашель, потом англичанин громким голосом стал выкрикивать ругательства вперемешку со словами утешения. Я поспешила встать и бросила на себя взгляд в зеркало. Я выглядела как обычно. Я немного пригладила волосы. Потом я заметила, что на мне ночная рубашка со слишком большим вырезом и поискала глазами свое кимоно, но тут же вспомнила, что оставила его на той половине спальни, которая не последовала за мной. Стоя перед зеркалом, я услышала за спиной расстроенный голос.

— Прошу вас, помогите мне! — умоляющим тоном произнес Джон Грэхем.

Доносившиеся из детской крики стали громче, дети плакали и звали мать.

— Охотно… А вы можете дать мне халат вашей жены?.. Тапочки?..

— Да, конечно.

Он протянул мне свой собственный халат и показал путь в детскую. Дети были замечательные, но они болели коклюшем. Больше всех мучился самый младший, прелестный, очаровательный белокурый малыш. Я взяла его за ручку, он не возражал против моего присутствия.

Так мы провели два часа в этой комнате, оба в состоянии смертельной тревоги, он думал о своей жене, а я — о своем муже.

Я спросила его, нельзя ли позвонить в полицию; он попробовал и увидел, что его телефонный аппарат разрезан пополам; разрезанной оказалась и антенна беспроводного телефона. Как только рассвело, Джон Грэхем вышел из дома. Дети уснули. Через несколько минут он вернулся за мной и сказал, чтобы я спустилась вместе с ним посмотреть на фасад дома — якобы он этого заслуживал. Да уж, заслуживал. Неизвестный автор этого чуда выбрал два дома одинаковой высоты, разрезал их примерно одинаковым образом, и это ему удалось, но дело в том, что наш дом в Нейи был очень простым, кирпичным, с высокими окнами, обложенными камнем, а английский дом — маленьким черно-белым коттеджем с эркерами. В результате сложения таких разных половинок возникло нечто чрезвычайно странное. На ум приходил Арлекин кисти Пикассо.

Я просила господина Грэхема поскорее одеться и пойти отправить телеграмму во Францию, чтобы узнать, что случилось с его женой. Он ответил, что телеграф открывается только в восемь утра. Этот флегматик как будто не понимал, что в чрезвычайных обстоятельствах можно нарушить правила и разбудить телеграфиста. Я изо всех сил трясла его, но безуспешно; он твердил мне одно и то же:

— It only opens at eight![37]

Наконец, примерно в половине восьмого, когда он уже собрался выходить, мы увидели подъехавшего на коне полицейского. Он с удивлением посмотрел на дом. Он привез телеграмму от префекта полиции Парижа, который спрашивал, нахожусь ли я в Англии, и сообщал, что госпожа Джон Грэхем, целая и невредимая, пребывает в Нейи.

Нет нужды подробно пересказывать эту классическую историю. Достаточно будет сказать, что госпожа Грэхем занималась детьми госпожи Жак Мартен не хуже, чем та занималась маленькими англичанами, что обе пары заявили, что очарованы добротой и учтивостью своих товарищей по приключению, и что они оставались добрыми друзьями до самой смерти. Десять лет назад госпожа Мартен еще жила в семейном доме в Шамбурси (департамент Сена-и-Уаза).