Длинные дни в середине лета

— А вам бы знать не мешало, — строго сказал Николай.— Ваша

ведь дочь!

— Ну и что? Что моя?

— А то: что если вы настоящая мать, то следить нужно. Me жалко

вам ее, да? Какая же вы мать после этого?

— А ты меня не учи. Молодой еще.

— Все, — сказала Наташка, — теперь я скажу.

— Подожди, — Мишка потянулся к ней со стаканом, — я тебе

отолью. Чокнемся!

— Я коротко скажу. Пошли отсюда оба!

— Наташ, гости ведь! Разве так делают?

— А я говорю — пошли отсюда! — Наташка подскочила к кровати,

сгребла костюм и выкинула его в коридор.

— Она права, Коля, — сказал Мишка, — только поздно она

спохватилась. Почему раньше меня не выгнала?

...Вечером, когда Наташка уже легла, мать присела к ней на край

раскладушки.

— Знаешь, — сказала она, — утром участковый приходил.

— Чего ему?

— Спрашивал, почему не работаю. Про тебя спрашивал.

— А ты?

— Сказала, что к бабушке тебя отправила. Он поверил. А мне

говорит — или оформляйся на работу, или выселим. А кем мне идти

работать? Ты попроси своего генерала — пусть пенсию дадут или

справку какую. Работает, мол, и не лезьте.

— Кто же тебе справку даст, если ты сто лет не работаешь?

Они помолчали, потом мать сказала:

— Зря ты с Мишкой так. Кто нас, твой генерал, что ли, кормить

будет?

— Ладно, — сказала Наташка, — погуляла, спи давай.

Т р е т и й д е н ь

С утра шел дождь. Капли стучали по подоконнику, как будто кто-то

сыпал крупу в пустую кастрюлю. Мать гладила на столе Наташкино платье

и пела вполголоса: «А ты улетающий вдаль самолет...».

— Чего распелась? — спросила Наташка.

— А, Таточка проснулась! Ну разве можно с хорошими пещами так

обращаться?

— Ладно, положи.Не ладно, а спасибо должна сказать. Гляди, как

измяла!

И опять запела: «Под крылом самолета о чем-то поет…»

Во-во — сказала Наташка. — Мы завтракать будем или песни

Пахмутовой петь?

— В постель тебе прикажешь подавать? У нас господ с семнадцатого

года нет!

— И что тебя участковый вчера не забрал? Как ты мне надоела!

— А ты мне, думаешь, нет? Чего же ты вернулась? Шлендала-шлендала

и явилась свои порядки наводить. Очень тебя ждали.

— Ладно, — сказала Наташка, спуская ноги с расклдушки, — я

пошутила. Есть дашь что-нибудь?

— Там эти консервы остались. Будешь?

— А ты?

— Я не хочу.

— Знаю я твое «не хочу»!

— Правда не хочу. Голова раскалывается, чайку попью. Сахару только

нет. Не трогай платье, пусть просохнет.

— Сухое уже. Давай бутылку.

— Еще одна есть.

— Ты без меня не скучала!

— Приносят.

*

— Сама бы хоть не пила.

— Хвост не поднимай! Что бы ты без матери делала?

— Две бутылки — двадцать четыре копейки, как paз на триста грамм

песку. Трех копеек не хватает. Есть три копейки?

— Даст кто-нибудь.

— Наташка сунула ноги в непросохшие, скользкие босоножки. Мать

крикнула ей вслед:

— Только быстро! Я чайник уже поставила.

Нина дожидалась Наташку в подъезде, стояла в углу на первом этаже.

— Ты чего? — спросила Наташка. — Подняться не могла?

— Очень нужно. Мне мама сказала: «Не смей ходить к этим

проституткам. Платье через милицию вернем!»

— Ну и беги, целуйся со своей мамочкой!

— И побегу. А ты платье снимай. И возьми свое барахло.

— Здесь я буду раздеваться?

— А меня не касается. Раньше нужно было думать. К ней — как к

человеку, а она —как свинья! Ты когда платье обещала принести?

— Ничего с твоим платьем не сделалось.

— Не сделалось! Меня мать знаешь как ругала. И гулять вчера не

пустила.

— А я не виновата, что она у тебя психованная.

— Сама ты психованная. Разве так люди поступают?

— А что мне люди? Я проститутка. Ты сама сейчас сказала.

— Это я сгоряча. Мать знаешь как ругалась? Сказала, что и меня с

лестницы спустит.

— А я проститутка! Ну беги, зови свою милицию. Что она мне

сделает? Пломбу поставит?

— Ладно. Уж и сказать ничего нельзя. Пойдем ко мне,

переоденешься. Мать сегодня с утра работает.

2 3 6

У Нины они забрались на тахту, поставили долгоиграющую

пластинку, попили чаю, а пластинка все играла.

— Ну и что теперь? — спросила Нина.

— А ничего.

— Но разве ты виновата, что у него родители такие? Подавайте

заявление — все равно распишут.

— У его матери сердце больное.

— А правда, что у тебя ребенок будет?

— Теперь уже не будет.

— Врешь! Как же ты?

— Очень просто.

— А где? В больнице?

— Тебе тоже нужно?

— Опять ты врешь.

— Ну и что? Все врут.

— И как ты только не боишься!

— А ты откуда знаешь? Я боюсь. А Гагарину, думаешь, не страшно

было? Ничего, сел.

— Сравнила! Он в космос летал, а ты воображаешь из себя чего-то.

— Я не воображаю. Дурой быть не хочу. В кино под ручку ходить,

ждать, когда он тебя в подъезде обжимать будет — тебе это интересно, а для

меня уже пройденный этап. Понятно?

— А с Витьком ходила?

— Это он за мной бегал. Но это все мура. Таких, как Витек, я могу

пачками охмурять.

— Опять врешь! Ты в зеркало посмотри! Подумаешь, Бриджит Бардо!

— Неважно, в темноте все кошки одинаковые.

— Как тебе не стыдно!