Второй наш номер – ковбойский танец – тоже прошел бы отлично, если бы не глупый обычай бросать на арену фрукты и даже шоколад, выражая этим свой восторг. Во время акробатического трюка кто-то кинул на манеж апельсин и попал мне в ногу. Удар пришелся по самой косточке, я почувствовала ужасную боль, и, когда Эля схватила меня, чтобы перекрутить и сделать мельницу, я, вместо того чтобы выпрямиться, ухватилась, как обезьянка, за свою ногу.
Последний номер первого отделения – па-де-де: позы на лошади, исполнители – Яня и Пауль. Наш Орлик был просто прекрасен – вороной конь с белой звездой на лбу, причесанный «шашечками» и покрытый белоснежной попоной, вышитой золотом. А на нем – наездники в бордовых костюмах. В антракте мама побежала в оркестр навестить папу. Он, как и обещал, сидел, укутанный в шубу. Маме он сообщил, что, когда дирижировал, ему было жарко и он почти не кашлял.
Второе отделение начала Эля – джигит. Она стреляла на полном скаку в цель – прикрепленную к барьеру круглую цветную мишень, сделанную из тонкой бумаги. Я была очень удивлена, что близорукая Эля ни разу не промахнулась, но потом она открыла мне свой «снайперский» секрет: нужно было точно знать, в какой момент стрелять. Когда Орлик подбегал к условленному месту, Эля снимала ружье с плеча и, прицелившись, спускала курок. В это мгновение воздушный поток вышибал бумажную мишень. Все было очень точно рассчитано и отрепетировано.
Потом мы исполнили наш заветный «Танец живота». Оркестр заиграл какую-то восточную мелодию, и на арену вышли два турка, неся на большом железном подносе горящий костер. Поставив поднос в центре манежа, турки уселись у огня. Послышался звон, и из-за занавеса показался козел. На голове у него красовался огромный султан, к дуге и оглоблям были подвешены маленькие колокольчики и бубенцы. Ослепленный светом, козел сразу остановился. Он стоял, не желая двинуться с места, и тогда один из турок подошел к нему, низко поклонился, взял за уздечку и повел по арене. Козел был запряжен в маленькую тележку, на которой сидела я в турецком наряде с серебряными браслетами на руках и ногах. С головы спускалась тюлевая накидка, укутывая меня всю. За тележкой шли девушки-турчанки – наш кордебалет. Пройдя по арене один круг, козел встал. Ко мне подошел турок, подал руку, я торжественно приблизилась к костру, сбросила тюль и начала «Танец живота» в сопровождении артистов балета. Когда танец кончился, одна из девушек закутала меня в тюль, турок снова подал руку и повел к тележке. Но тут случилось непредвиденное: упрямый козел не пожелал тронуться с места. Все усилия турка ни к чему не приводили. Тогда дедушка, который стоял в униформе, внезапно скрылся за занавесом и через несколько секунд вернулся с пучком сена. Турок взял у него сено, подошел к упрямцу, дал ему понюхать клок и зашагал впереди, а козел, не сводя с него глаз, двинулся следом. Таким образом я добралась до конюшни под общий хохот не только публики, но и артистов.
Следующий наш номер – «Концерт на органе» – прошел без приключений, «Возвращение с бала» тоже, но веселая полька, исполняемая на бис, закончилась не совсем так, как мы ее репетировали. По ходу танца мы с Элей подбежали к самому барьеру. И тут, неожиданно резко повернувшись, я не удержала равновесия и упала, невольно потащив за собой моего «кавалера» – Элю. Обе в одно мгновение оказались за барьером, в ногах почтеннейшей публики, сделав при этом кульбит.
Мы долго выкарабкивались. Первой удалось вылезти Эле. С невероятным трудом, вся красная от смущения и злости, она вытащила и меня. А потом, недолго думая, перебросила через плечо и уволокла на конюшню.
Такой финал не был предусмотрен. Смеялся даже наш отец. После позора нам очень не хотелось выходить и раскланиваться перед развеселившейся публикой. Но на арену вынесли огромный каравай белого хлеба. Мы с Элей были поражены и не совсем понимали, что нам надо делать, однако в конце концов взяли каравай, поблагодарили зрителей и убежали.
В третьем отделении был полет. Я стояла и завидовала сестренке черной завистью – Эля под куполом, а я нет. Элин партнер сделал трюк, который раньше исполнял только папа, и, наверное, в эту минуту отец с грустью подумал, что нет на свете незаменимых людей… Оркестр играл в это время обыкновенный вальс, но папа дирижировал так, будто исполняли Баха или Бетховена.
Представление закончилось. Отец уже не мог идти сам, и домой его отвезли на наших маленьких детских саночках. Это было ужасное зрелище. По лестнице папа поднялся с трудом, останавливался на каждой ступеньке и нестерпимо кашлял. Дома его сразу уложили в постель, и наше приподнятое настроение мигом исчезло. Что-то страшное нависло над семьей. Мы сели ужинать, но есть никому не хотелось. Мы сидели за столом и прислушивались к каждому шороху в папиной комнате.
Вдруг мы услышали звон чайной ложечки о стакан. Все вздрогнули, мама побежала к отцу. Вернувшись, она сказала, что папа просит всех прийти к нему после ужина. Мы встали. Вид у отца был очень усталый. Увидя нас, он слабо улыбнулся и сказал: