Длинный путь от барабанщицы в цирке до Золушки в кино

Тут (о чудо!) я резво бросаюсь к дереву и повторяю все то, что делала на предыдущей съемке. Не знаю, как у меня это получилось: то ли, как уже не раз бывало, помогла школа циркового детства, то ли проснулись скрытые во мне резервы – в экстремальных ситуациях это случается. Я была так возбуждена, что, оказавшись на земле, обратилась к режиссеру и оператору:

– Может, на всякий случай снимем еще дублик?

– Нет-нет, – замотали головами оба Рапопорта, – пленку проверили, все будет в порядке.

И только тут я опять почувствовала боль во всем теле. Интересно, куда она девалась во время съемки?

Эля, пыхтя, дотащила меня до дома, уложила в постель, дала какую-то таблетку, и я моментально заснула.

Ближе к вечеру к нам зашли Рапопорт с Раппапортом и, увидев, что я лежу, очень встревожились. Мы с сестрой стали их уверять, что ничего страшного, просто я слегка приболела. Успокоившись, они дали мне пару дней на поправку – и вскоре фильм был благополучно доснят.

Кроме нас с Элей, никто так и не узнал, что съемки сцены с деревом были под угрозой срыва. «Боевой киносборник № 12» в августе 1942 года был выпущен на экраны.

Второй фильм из «Боевых киносборников», в котором я снималась, тоже вышел в 1942 году. Назывался он «Юный Фриц», сценарий написал Самуил Маршак. Главную роль там сыграл Михаил Жаров. У меня была небольшая ролька немецкой девочки Гертруды. Роль отрицательная, и мне это было очень интересно: прежде я снималась только в положительных ролях. Режиссерами были Григорий Козинцев и Леонид Трауберг.

Третий фильм того же формата назывался «Пчелка». Тема там была такая: пятнадцатилетняя девочка по прозвищу Пчелка (ее играла я) заводит немцев в болото и вместе с ними погибает. Партнеры называли меня «Сусанин в юбке».

Снимаясь в «Боевых киносборниках», я часто вспоминала свой разговор с ранеными бойцами в ленинградском госпитале и очень надеялась, что эти короткометражки доставляли радость бойцам на передовой, настраивали их на победу и помогали преодолеть тяжелые испытания.

Черная полоса

Блокада и бомбежки позади, тяжелый переезд из Ленинграда в Алма-Ату тоже; казалось бы, можно, наконец, немного передохнуть – так нет: началась новая черная полоса.

Перестали приходить письма от нашей с Элей сестрички Вирджинии. Нет и нет писем, нет и нет. Мы послали в Ленинград запрос. Вирджиния была в ополчении, рыла под Ленинградом окопы. Ополченцев, естественно, все время обстреливали. Может, ее ранило? О худшем мы старались не думать. Но вот наконец пришел ответ на наш запрос. Ужасный ответ: «Вирджиния Жеймо в Ленинграде больше не проживает». Хотя само страшное слово там отсутствовало, мы с Элей поняли: наша сестричка погибла. Это был первый удар.

Затем пришло письмо от дочек Павлуши, которые вместе с нашим дедушкой были эвакуированы в Ашхабад. Девочки писали, что умер наш дедушка. Второй удар.

Следом – письмо от солдат, чьим командиром был мой давнишний друг Миша Викторов, с которым мы когда-то снимались в картине «Песня о счастье». Мы с ним довольно редко виделись, поскольку он жил в Москве, а я в Ленинграде, но все время переписывались – он мне и с фронта часто писал. И вот приходит это письмо. Меня сразу насторожило, что конверт надписан не его почерком. Вскрываю его дрожащими руками, читаю: «Ваш друг и наш любимый командир Михаил Викторов пал смертью храбрых». Еще один удар.

Проклятая война! Сколько потерь! Почти каждая семья оплакивает своих родных и близких.

И вдруг приходит сообщение из Ташкента: мужа наконец на несколько часов отпустили со съемок фильма «Его зовут Сухэ-Батор». Завтра он будет в Алма-Ате. И вот приезжает – а нам даже поговорить толком негде: в нашем маленьком номере в гостинице живут семеро (хотя кроватей шесть – седьмая не поместилась, и мы с дочкой спим вместе). Спускаемся в холл – там не так много народу. Садимся в уголке. А разговор не клеится: мы так долго не виделись, не общались… Но главная причина не в этом: так называемые доброжелатели донесли мне, что у моего мужа роман.

Муж пытается объяснить, что это началось уже после того, как ему сказали, что я погибла в том эшелоне, который разбомбили на вокзале в Тихвине. Если бы он тогда знал, что это ошибка, что я жива… Головой-то я все это понимаю, но сердце… Сердце никак не хочет с этим смириться, не может простить.

Решили расстаться. Он уехал. И всё… Всё.

Я стала странной

Со мной что-то начинает происходить. Не могу читать – оказывается, я забыла буквы. Разговариваю с кем-нибудь – и вдруг перестаю слышать собеседника: вижу, что губы у него шевелятся, но ничего не слышу. Потом звук появляется. Я говорю: «Простите, я отвлеклась. Что вы сказали?» Мне кажется, что я хитро выхожу из положения: ведь каждый может отвлечься. Не хочу, чтобы люди заметили, что со мной что-то не так. Но сама я понимаю, что все это ненормально.