Длиной в неизвестность

Гудящие стоматологические установки заглушили тишину голоса, обратив её во взметающуюся в воздух пыль.

Тору без энтузиазма смотрел на сосредоточенных одногруппников: они с уверенностью и знанием дела выполняли работу и выглядели по-настоящему заинтересованными. Каждый из них имел шанс стать хорошим врачом, самоотверженно заботящимся о здоровье пациентов, учёным, ведущим к прогрессу современную стоматологию, и, в целом, отличным специалистом, наделившим свою жизнь уникальным смыслом. Тору не был на это способен. Он давно не питал интереса к учёбе, игнорировал научную деятельность, в оценках перебивался с четвёрок на хлипкие пятёрки и совершенно не желал что-то менять. Он испытывал глубокую и болезненную ненависть к требованиям, злился на правила, на высокомерных преподавателей и счастливых студентов, которых, кажется, полностью устраивали сложившиеся порядки. Тору сравнивал никчёмного и растерянного себя с инициативными, полными сил и стремлений одногруппниками и никогда — в свою пользу.

В детстве Тору считал себя уникальным, талантливым и умным, способным при желании превзойти любого человека, но сейчас он столкнулся с уродливой реальностью, просверливающей дырки в пластиковых зубах, пишущей длинные лекции и готовящейся к экзаменам за три месяца до сессии. Эта реальность, чужая, тошнотворная, не вписывающаяся в желаемое со строгостью графика и бессмысленно потраченным временем, ранила, заставляла истязать себя в погоне за ложными ценностями и успехом на случайно подвернувшемся поле боя.

Тору лениво перемешивал альгинат в резиновой миске, до боли сжимал в пальцах пластиковую лопатку и искал в себе силы продержаться до вечера под непрошенные наставления одногруппников. Он знал, как замешивать альгинат. Знал, что делал это слишком медленно и плавно, знал, что ему не доставало резкости и напора. Знал, что полость на зубе была чересчур остроугольной. Знал, что площадь кабинета, оборудованного под одну стоматологическую установку, должна быть не меньше четырнадцати квадратных метров. Представлял, как проверка бегает по углам с рулеткой, параллельно проверяя соответствие цвета стен нормативам. Знал, в какой позе должен сидеть врач, чтобы раньше времени не слечь в кровать с больной спиной и полузатухшим зрением. Знал. Знал. Знал. Он знал всё про проклятую стоматологию, но не знал ничего о том, как применить эти знания для выживания. Ему много раз говорили о критических случаях на приёме, но ни разу — о том, что может его убить. Его предупреждали об опасности ВИЧа и гепатита, но никогда — о выгорании и желании наложить на себя руки.

Масса прочитанных книг тянула его на дно. Никто не протягивал руку, чтобы помочь ему задержаться на поверхности пропасти.

Разве что…

— Давай быстрее, Акияма, — чашу грубо выхватили у Тору из рук.

Сев на свободное место, он нашёл взглядом Юру. Тот сидел за установкой и расслабленно, будто это не стоило ему никакого труда, препарировал чёртовы пластиковые зубы. Иногда он останавливался, стряхивал бледную пыль с перчаток и лица, небрежным движением пальцев поправлял сползшую на подбородок маску и снова принимался за работу. Тору не отрываясь следил за его движениями: Юра поудобнее перехватывал наконечник, щёлкал перчаткой о запястье, присматривался к модели, хмурился, крутил её в руках, смотрел сверху, трогал пальцем.

Он тяжело выдохнул, отложил материалы на врачебный столик и потянулся — серая футболка выправилась из джинсов, расстёгнутый халат приоткрыл светлую кожу с небольшой родинкой около пупка. Весь Юра был как произведение искусства — дорогая скульптура, искусно выточенная из бледного глянцевого мрамора. Тору снял с головы колпак и положил его на колени. В аудитории стало душно. Он отвёл взгляд и предпочёл притвориться невидимым, надеясь, что никто не обратит на него внимания хотя бы в ближайшие пятнадцать минут.

Тору прикрыл глаза, сделав глубокий вдох. Успокоиться. Ему нужно было успокоиться и создать видимость усердной работы. У него получилось. Остаток основной части занятия Тору просидел незамеченным, наблюдая за происходящим со стороны.

— Смотри, — Юра почти ткнул моделью ему в лицо, — я, честно, задолбался.

— Понимаю, — кивнул Тору. Работа была выполнена безукоризненно.

— Тебе хоть нравится?

— Нравится.

— А своё покажи, — потребовал Юра, хватая лежащую рядом с Тору модель. — И чего?

— Я замешивал альгинат, — Тору пожал плечами и лениво оперся на подголовник кресла. Ужасно хотелось спать.

— Два с половиной часа?

— Я очень старался, — зевнул Тору. — Я криворукий, очевидно. Посмотри на то, что уже есть. Уродство. И я ещё художник.

— Ну не уродство, — присмотрелся Юра. Через несколько секунд он и сам засомневался в своих словах, — подправить чуть. Могу помочь, если надо.

— Можешь?

— Если попросишь, — шутливо подмигнул Юра.

— Ну и не надо.

— Да помогу, помогу, пусть только народ рассосётся. А пациентов твоих жалко. Ты всё-таки не скульптор.