Читаем Дмитрий Донской полностью

В результате войны 1375 года Михаил Тверской понес большие потери и в людях, и в престиже, но удержал за собой тверской стол. Согласно сохранившемуся до наших дней договору, Михаил Тверской признавал Дмитрия Московского «старшим братом», а Владимира Серпуховского — просто «братом». Он обещал принимать участие во всех походах своих новоявленных «братьев», во всем желать им добра и не интриговать против них в Орде. В договоре, составленном от имени московского князя, содержится и знаменитая фраза о татарах и великокняжеской вотчине.

«А имут нас сваживати татарове, и имут давати тобе нашу вотчину, великое княженье, и тобе ся не имати, ни до живота» (8, 26).

Называя великое княжение Владимирское своей «вотчиной», то есть безусловным наследственным владением, Дмитрий тем самым оспаривал право Орды на распоряжение этим титулом, а также право других княжеских домов Северо-Восточной Руси претендовать на него в силу ханского ярлыка. Впервые новая претензия Москвы была озвучена в перемирной московско-литовской грамоте 1372 года (8, 22; 216, 77). Но этот документ носил достаточно узкий характер. Общерусское значение московско-тверского договора 1375 года придавало «вотчинному» тезису новое звучание. По существу, это была выраженная одной фразой «декларация независимости». Московское княжество превращалось в Московское государство, не допускающее постороннего вмешательства в свои внутренние дела.

Соседи Руси поначалу достаточно флегматично отозвались на московские заявления. Москва могла претендовать на что угодно. Но реальность этих претензий могла выявить только большая война. Начавшееся годом ранее «розмирие с Мамаем» перерастало в «розмирие» со всей Ордой.

Михаил Тверской клялся и целовал крест на том, что никогда впредь не будет посягать на великое княжение Владимирское, даже если татары дадут ему ярлык. Помимо этого, в договоре устанавливались процедуры мирного решения спорных вопросов и разного рода конфликтов.

Будущее показало, что Михаил Тверской в целом сдержал свои клятвы. Его поведение после 1375 года радикально изменилось. (Исключением станет лишь отчаянная попытка перехватить первенство у Москвы после нашествия Тохтамыша. Но в этом случае у Михаила просто сдадут нервы, и в нем проснется пыл азартного игрока.) Тверской князь занял позицию «вооруженного нейтралитета». Отказавшись от претензий на ярлык и на Владимир, он подарил своему княжеству несколько десятилетий мирной жизни. За это земляки прославили его как «отца отечества», а бывшие враги московские князья почтительно признали равным себе.

Московско-тверской договор 1375 года подтверждал старое правило удельного периода: бояре и вольные слуги могли переезжать с московской службы на тверскую и наоборот, не теряя при этом своих вотчин, находящихся во владениях прежнего сюзерена. Исключение делалось только для московских перебежчиков — Ивана Вельяминова и Некомата Сурожанина. Их вотчины подлежали конфискации и переходили во владение Дмитрия Московского.

«А что Ивановы села Васильевича и Некоматовы, а в ты села тобе ся не въступати, а им не надобе, те села мне» (8, 27).

Эта частная установка выглядит довольно странно на фоне общих принципов, провозглашенных московско-тверским договором. В ней чувствуется что-то глубоко личное, какая-то жгучая ненависть Дмитрия Московского к перебежчикам. В сущности, они имели полное право переехать от одного сюзерена к другому. Но они не имели права выдавать тайны своего прежнего сюзерена, которому клялись в верности.

Благодаря измене перебежчиков Михаил Тверской был заранее предупрежден об опасности — предстоящем наступлении переяславской коалиции. Но дело было не только в раскрытых замыслах. Безусловно, Иван Вельяминов и Некомат Сурожанин поведали Михаилу Тверскому много такого, что являлось «военной тайной» московского двора — численность войск, их вооружение, наличие осадных машин и излюбленные боевые приемы. Эти ценные сведения позволили Михаилу хорошо подготовиться для отпора врагу. И не только в дипломатическом, но и в фортификационном отношении. Возможно, именно эти подготовительные меры и не позволили Дмитрию Московскому достичь полной победы. Тверская крепость оказалась неприступной для московских штурмовых башен. И только начавшаяся среди осажденных эпидемия заставила Михаила Тверского вступить в переговоры.

Переяславская коалиция стала первым относительно удачным опытом объединения боевых сил Северо-Восточной Руси. Это объединение произошло не только без ведома Орды, но и вопреки ее воле. По существу, это был вызов, брошенный не только Мамаю, но и всему степному сообществу. И степь должна была ответить на этот вызов…

<p><emphasis>Глава 15</emphasis></p><p>ЭХО ТВЕРСКОГО ПОХОДА</p>

Что было, то и будет; и что делалось, то и будет делаться, и нет ничего нового под солнцем.

Еккл. 1, 9
Перейти на страницу:

Все книги серии Жизнь замечательных людей

Газзаев
Газзаев

Имя Валерия Газзаева хорошо известно миллионам любителей футбола. Завершив карьеру футболиста, талантливый нападающий середины семидесятых — восьмидесятых годов связал свою дальнейшую жизнь с одной из самых трудных спортивных профессий, стал футбольным тренером. Беззаветно преданный своему делу, он смог добиться выдающихся успехов и получил широкое признание не только в нашей стране, но и за рубежом.Жизненный путь, который прошел герой книги Анатолия Житнухина, отмечен не только спортивными победами, но и горечью тяжелых поражений, драматическими поворотами в судьбе. Он предстает перед читателем как яркая и неординарная личность, как человек, верный и надежный в жизни, способный до конца отстаивать свои цели и принципы.Книга рассчитана на широкий круг читателей.

Анатолий Житнухин , Анатолий Петрович Житнухин

Биографии и Мемуары / Документальное
Пришвин, или Гений жизни: Биографическое повествование
Пришвин, или Гений жизни: Биографическое повествование

Жизнь Михаила Пришвина, нерадивого и дерзкого ученика, изгнанного из елецкой гимназии по докладу его учителя В.В. Розанова, неуверенного в себе юноши, марксиста, угодившего в тюрьму за революционные взгляды, студента Лейпцигского университета, писателя-натуралиста и исследователя сектантства, заслужившего снисходительное внимание З.Н. Гиппиус, Д.С. Мережковского и А.А. Блока, деревенского жителя, сказавшего немало горьких слов о русской деревне и мужиках, наконец, обласканного властями орденоносца, столь же интересна и многокрасочна, сколь глубоки и многозначны его мысли о ней. Писатель посвятил свою жизнь поискам счастья, он и книги свои писал о счастье — и жизнь его не обманула.Это первая подробная биография Пришвина, написанная писателем и литературоведом Алексеем Варламовым. Автор показывает своего героя во всей сложности его характера и судьбы, снимая хрестоматийный глянец с удивительной жизни одного из крупнейших русских мыслителей XX века.

Алексей Николаевич Варламов

Биографии и Мемуары / Документальное
Валентин Серов
Валентин Серов

Широкое привлечение редких архивных документов, уникальной семейной переписки Серовых, редко цитируемых воспоминаний современников художника позволило автору создать жизнеописание одного из ярчайших мастеров Серебряного века Валентина Александровича Серова. Ученик Репина и Чистякова, Серов прославился как непревзойденный мастер глубоко психологического портрета. В своем творчестве Серов отразил и внешний блеск рубежа XIX–XX веков и нараставшие в то время социальные коллизии, приведшие страну на край пропасти. Художник создал замечательную портретную галерею всемирно известных современников – Шаляпина, Римского-Корсакова, Чехова, Дягилева, Ермоловой, Станиславского, передав таким образом их мощные творческие импульсы в грядущий век.

Аркадий Иванович Кудря , Вера Алексеевна Смирнова-Ракитина , Екатерина Михайловна Алленова , Игорь Эммануилович Грабарь , Марк Исаевич Копшицер

Биографии и Мемуары / Живопись, альбомы, иллюстрированные каталоги / Прочее / Изобразительное искусство, фотография / Документальное

Похожие книги

10 гениев науки
10 гениев науки

С одной стороны, мы старались сделать книгу как можно более биографической, не углубляясь в научные дебри. С другой стороны, биографию ученого трудно представить без описания развития его идей. А значит, и без изложения самих идей не обойтись. В одних случаях, где это представлялось удобным, мы старались переплетать биографические сведения с научными, в других — разделять их, тем не менее пытаясь уделить внимание процессам формирования взглядов ученого. Исключение составляют Пифагор и Аристотель. О них, особенно о Пифагоре, сохранилось не так уж много достоверных биографических сведений, поэтому наш рассказ включает анализ источников информации, изложение взглядов различных специалистов. Возможно, из-за этого текст стал несколько суше, но мы пошли на это в угоду достоверности. Тем не менее мы все же надеемся, что книга в целом не только вызовет ваш интерес (он уже есть, если вы начали читать), но и доставит вам удовольствие.

Александр Владимирович Фомин

Биографии и Мемуары / Документальное