Дмитрий Донской

Рогожский летописец сопровождает сообщение об уходе Ольгерда довольно загадочной фразой: «И идяше съ многым опасением озираяся и бояся за собою погони» (43, 95). Эта фраза мало похожа на пустое бахвальство московского летописца. На кого оглядывался и кого боялся литовский князь, только что заключивший «вечный мир» с Москвой? Не мудрствуя лукаво, отправим этот вопрос в кладовую исторических загадок, без которых наша наука была бы, по выражению Карамзина, «как павлин без хвоста»…

Но как бы там ни было, «вторая Литовщина» закончилась для Москвы примерно так же, как и первая: без блеска победы, но и без позора явного поражения. Этот результат был предопределен не столько высотой московских стен и воинскими талантами Дмитрия Московского, сколько общей логикой политических отношений в Восточной Европе.

Всматриваясь в ход событий, можно заметить, что Ольгерд не только в первом, но и во втором походе не ставил задачу разгрома неприятеля. Это был скорее один из тех стремительных рейдов, которыми он привык обмениваться с Орденом, нежели тотальная война на истребление. Литовский князь стремился устрашить противника и поддержать своего тверского союзника, но при этом не нарушать общую расстановку сил в регионе.

Ордынские угрозы

Итоги «второй Литовщины» меньше всех устраивали Михаила Тверского. Все усилия и затраты, предпринятые им для получения ярлыка на великое княжение Владимирское, оказались напрасными. Скачка из Литвы в Орду и обратно осенью 1370 года принесла Михаилу ярлык, который, в сущности, ничего не стоил. Московские войска не пустили нового великого князя в Северо-Восточную Русь, а Ольгерд не сумел заставить Дмитрия Московского стать более уступчивым. Таким образом, Михаил Тверской остался фактически ни с чем. Он потерял даже свой собственный Микулинский удел и вынужден был жить в Литве на положении изгнанника.

Утратив надежду на Ольгерда, Михаил решил еще раз попытать счастья в Орде. Ведь совсем недавно великие ханы Узбек и Джанибек сочли бы делом принципа сурово наказать всякого, кто не исполнил их волю, выраженную в виде ярлыка и пайзы.

«Тое же зимы (1370/71 года. — Н. Б

.) пакы (опять. — Н. Б.) поиде въ Орду князь великии Михайло Тферьскый», — сообщает Рогожский летописец (43, 95).

К этой поездке тверского князя можно отнести любопытное сообщение Никоновской летописи, проливающее некоторый свет на действия московской и тверской разведки. Дмитрий Московский своевременно узнал о намерении Михаила Тверского ехать в Орду, «и негодова о семь и розсла на все пути заставы, хотя изымати его» (42, 13). Однако и тверская разведка не дремала. Михаил благополучно обошел все засады, «прииде бо ему весть с Москвы, сказующе ему таковаа» (42, 13).

Словно испытывая отвращение от рассказов о бесконечных княжеских войнах и нашествиях врагов, летописец вдруг на полуслове меняет тему. Взгляд его обращается к явлениям природы, в которых таинственно мерцает непостижимость Божьего промысла. Всевышний то гневается на людей, то — услышав их молитвы — сменяет гнев на милость. В конце лета 1370 года шли бесконечные дожди, и крестьяне не смогли убрать намокший яровой хлеб. Казалось, небеса обрекли потерявших урожай земледельцев на голод. Но словно сжалившись над измученным народом, природа вдруг вернула людям то, что прежде так жестоко отняла.

«Та же зима бяшеть тепла, снег стеклъ заговев великому говению (в начале Великого поста. — Н. Б.), не жатый хлеб пожали по всем Тферьскым волостем в великое говение» (43, 95).

Но то, что было счастьем для тверичей, обернулось бедой для нижегородцев. В Нижнем Новгороде внезапная оттепель превратила зиму в мокрую весну. Подтаявший и отяжелевший снег огромной лавиной двинулся вниз с крутого берега Волги. «И засыпа и покры дворы и с людми» (43, 95).

Так от радости к горю и от горя к радости шла своим извечным путем жизнь человеческая.

В то время как домосед Дмитрий Московский весело поглядывал на мир божий из оконца своего кремлевского терема, Михаил Тверской затравленно метался из одного конца «улуса Джучи» в другой. Он отправился в Орду не ранее конца декабря 1370 года (после заключения московско-литовского мира), а 10 апреля 1371 года уже вернулся обратно в Тверь. Труды и хлопоты князя принесли свои плоды. «От Мамаева царя из Орды прииде в Тверь князь великии Михайло Александрович с ярлыком на великое княжение» (43, 95). Заметим, что вся зимняя поездка, включая пребывание в Орде, заняла у Михаила немногим более трех месяцев. По тем временам это были рекордные сроки.

Понятно, что главной темой бесед князя с Мамаем было неповиновение Дмитрия Московского ханскому ярлыку. И хотя Мамай, по-видимому, дал Дмитрию определенные привилегии, позволявшие ему проявлять самостоятельность в вопросе о великом княжении, жалобы тверского князя были по-своему справедливы и требовали немедленной реакции.