Дмитрий Гулиа

Как ни ныло сердце, а маленький Гач все-таки в школе! Добился-таки Урыс своего, теперь он смело может глядеть в глаза односельчанам. А то, что по углам шепчутся, будто не пожалел он своего сына, это пускай: скоро все убедятся, кто больше пожалел сына, — он, оторвав его от себя и отправив в город, или те, кто держит сыновей у материнского подола. Отныне дома должны прекратиться причитания и слезы. Это же неприлично: сын жив, здоров, а по нему слезы льют. Скоро все увидят и поймут, как хорошо поступил Урыс Гулиа. Скоро, скоро… Однако Рабиа не может не сообщить того, что говорят у родников и колодцев. И Урыс спокойно выслушивает.

— Человеку не следует прыгать выше своей головы. Зачем грамота Гулиа? Чтобы потягаться с князьями или дворянами? Но для этого не с книгами надо возиться, а иметь побольше земли и скота, побольше денежек. «Вы, — говорят, — своего сына выпускаете на трудную дорогу. Подумайте только: абхазский крестьянин и — книга! Да что он с нею делать будет? Кормиться ею? Или полагаете, что нам нужен еще один писец, кроме Коции? Нет, пока не поздно, одумайтесь! Жили мы, слава богу, и не умирали без грамоты! Куда послали сына? Где упрятали? Неужели лишним куском мамалыги поступиться не пожелали?»

Урыс насупился. Ему и без этих речей тяжко, очень тяжко. Он говорит:

— Да, я отвез единственного сына в город. Я устроил его в школу. Я надеюсь, что он выучится грамоте. Умные люди говорят, что путь этот нелегкий. Черт знает что подстерегает человека, берущегося за науку! Но поймите, без этого тоже нельзя. Пахать и сеять он всегда успеет. Я бы дорого дал за то, чтобы могли вы подсмотреть, как он там играет со своими товарищами. Ему очень весело!

Это была неправда. Мальчик понимал, что негоже снова ни с чем возвращаться в свое село: засмеют соседские дети. Но и отпускать отца тоже не хотелось. Когда же наступила минута прощания и отец поцеловал его, приложившись к сыновней щеке жесткой бородой, Гач не выдержал, расплакался. Смотритель училища вдруг расчувствовался, приласкал мальчика. Но нет, Гачу нужен был только один человек, только отец! Он один мог утешить сына, который остается среди незнакомых люден, среди незнакомых стен — толстых и холодных.

Урыс уходил и слышал за спиною плач. Вышел за ворота, не оборачиваясь. А сыну оставалось собрать силы и закричать вослед отцу:

— Мама!

Однако мать была далеко, и сын понемногу успокоился.

Дмитрий был едва ли не самый младший во всей школе. Он медленно входил в новую жизнь: перед ним постоянно маячили мать и бабушка с заплаканными глазами. Вскоре он обратил на себя внимание учеников: играя в мяч, Дмитрий проявлял сноровку и необычайную ловкость. Позднее он писал: «Я был небольшого роста, хорошего, я бы даже сказал — цветущего здоровья. Знавшие меня старики говорили, что был я необычайно подвижен и энергичен. Действительно, играя в «аймцакячара» — игра, разрешающая бить мяч ногой и брать его руками, — я неизменно приносил победу своей команде. Очень легко перепрыгивал через каменную ограду высотою почти в сажень». В августе 1889 года врач Закавказской учительской семинарии писал в «Свидетельстве»: «Дано сие сыну… Урыса Гулиа, Дмитрию, имеющему от роду 15 лет, в том, что он совершенно здоров и не имеет никаких телесных недостатков…» Впоследствии отец показывал мне школьную ограду, через которую он свободно перемахивал. Я и сам учился в этой школе в двадцатых годах и тоже пытался прыгать.

Дмитрий оказался прилежным учеником. В чистописании он не знал себе равного. Сам сшивал тетради из чистых листов бумаги, сам линовал их, приготовлял чернила и даже золу добывал из печи (она шла вместо промокательной бумаги). Его тетради служили образцом. Я их видел сам. Они долго хранились у нас. Во время войны, разбирая под свист немецких бомб архив отца, я случайно бросил эти тетради в груду ненужного хлама, и они исчезли навсегда по вине пишущего эти строки.

Незаурядные способности выказал Дмитрий в пении и законе божием. Он знал назубок чуть ли не все евангелие. А что же до разучивания наизусть стихов, то здесь он был вне всякой конкуренции.

Смотритель училища давно приглядывался к маленькому краснощекому ученику. Звали смотрителя Константин Давидович Мачавариани. А еще раньше приметил Гулиа преподаватель Давид Георгиевич Аджамов.

— Что ты знаешь, кроме стихов и евангелия? — спросил его как-то Аджамов во время вечерних занятий. (В это время ученики обычно готовили уроки, заданные на дом.)

— Я знаю сказки.

— Какие же?

— Абхазские.