Дмитрий Гулиа

Мачавариани сказал, что Услар и Бартоломей, особенно первый, — крупные лингвисты. Они изобразили абхазские слова абхазскими буквами. Но нельзя считать, что алфавиты эти без изъянов.

— А что, у нас никогда не было своей письменности? — спросил ученик.

— По-видимому, нет, — ответил смотритель. — Во всяком случае, история умалчивает об этом. Скажи мне, Дмитрий, что ты знаешь об Абхазии вообще?

— Ничего.

— А надо бы кое-что знать. Я имею в виду ее историю.

Мачавариани вручил Гулиа кипу рукописей. Это были старательно сделанные выписки из различных книг.

— Они всегда лежат здесь, на этом столе, — сказал Мачавариани, — ты можешь читать их. То есть я полагаю, что ты непременно должен их прочитать. Ты кое-что поймешь, а что будет тебе неясно, объясню я сам.

Дмитрий, не теряя времени, приступил к чтению. Это были отрывочные сведения об Абхазии с древнейших времен. Геродот, например, утверждал, что колхи — выходцы из Египта. В этом, дескать, Геродот убедился, сравнивая различные обычаи колхов и египтян. И там и здесь, писал Геродот, лен обрабатывают одинаковым способом… Были здесь и иные свидетельства многих других ученых.

В течение нескольких вечеров Дмитрий одолел все рукописи.

Из прочитанного напрашивался один-единствен-ный достоверный вывод: история Абхазии темна, не изучена, малоизвестна. Дмитрий пытался уяснить себе: кто же такие абхазцы, откуда они явились в эти прекрасные места? А может быть, они тут и жили с самого сотворения мира? Найти окончательный ответ на эти вопросы было невозможно.

Мачавариани сказал:

— Да, ты все понял верно: история Абхазии совершенно неизвестна. Я собрал лишь некоторые свидетельства историков и географов. Но это только первый шаг. Нужно очень много поработать, нужно прочитать много книг, прежде чем напишется эта история. Я думаю, не скоро появится отважный смельчак, который решится на это дело?

— А вы? — воскликнул Дмитрий.

— О нет, — улыбнулся Константин Давидович, — я только собираю материалы для путеводителя по Абхазии. А история — дело слишком трудное.

Как-то Дмитрий приехал в деревню на каникулы. Весь Кодорский участок трясло, будто в лихорадке. Всех заботила история крестьянина, который принял на себя вину князя и был сослан в Сибирь, где, несомненно, погибнет. «Он вовсе не виновен», — говорили люди сведущие. «Пропал ни за что ни про что», — твердили другие. Многие сходились на одном: «Залихватское молодечество губит человека. Хотел показаться героем — расхлебывай кашу!» Дело было громкое, хотя подобное было не внове. Суть его состояла в следующем.

У одного из князей Ачба опознали коня, уведенного полгода тому назад от князей Маршан. Нашла, как говорится, коса на камень. Маршаны толкнулись, и притом весьма настойчиво, в суд, к самому начальнику округа. Замять дело не удалось. Стало быть, держи ответ, князь Ачба! Но что значит отвечать? В тюрьму садиться, что ли? Да коли по закону, то и в- тюрьму!.. Одним словом, крепко задумался Ачба, посоветовался со своими. Было признано, что надо кому-нибудь из близких князя взять вину на себя. Дескать, виноват, коня украл я, а князь тут ни при чем!.. Все как будто задумано верно, но кто же возьмет вину на себя? Кто-нибудь из князей Ачба? Как бы не так! Кто же?

— Дело ясное, — подсказал кто-то, — надо замешать в это дело кого-нибудь из крестьян, из воспитанников князя. Пусть-ка порадеет за господина не на словах, а на деле.

И вскоре на сцене появился крестьянин по фамилии Доуа, который и принял всю вину на себя. Думали, Доуа сознается, что выкрал коня, и, возможно, посидит немного в тюрьме, пока идет дознание. Но его выручит высокий покровитель (князь Ачба торжественно поклялся в этом). И надо сказать, что все шло гладко до того момента, как осудили Доуа. Его приговорили к вечному поселению в Сибири, что в то время было равносильно смерти. А князь Ачба не ударил и палец о палец: то ли не смог, то ли попросту не захотел, решив, что так будет спокойнее.

У очагов шли бесконечные пересуды о том, кто прав, а кто виноват. Одни проклинали князя, другие корили крестьянина за глупость: дескать, так дураку и надо, не бери на себя чужой вины, не подставляй спину вместо богатого дяди. Разумеется, не могла оставаться в стороне и семья Урыса Гулиа. Разговоры начинались здесь с сумерками и продолжались до полуночи. Урыс неизменно приговаривал, обращаясь к сыну:

— Слушай и не забывай.

В доме было прибавление: после сестры Екатерины родился еще один сын — по крещении Иван (Лут — как называли его в кругу семьи). Неподалеку поселились братья Урыса, а из села Тамш часто наезжали родственники со стороны Рабии — Барганджиевы. Так или иначе гости за очагом не переводились…

Урыс держался того мнения, что дело с этим самым Доуа не столь уж простое, как это может показаться на первый взгляд. Иные называют несчастного крестьянина дураком. А почему? Потому, что вызвался помочь князю? Но ведь Доуа искренне считает этого Ачба своим родственником…