Дмитрий Гулиа

Аджамов пригласил Гулиа в учительскую и попросил рассказать какую-нибудь сказку. Дмитрий сделал это с большим удовольствием. По-видимому, он передавал ее довольно точно, без особой отсебятины — так, как «бабушка рассказала». Затем он спел несколько песен и заключил импровизированную самодеятельность поговоркой, подражающей щебетанию ласточки: «Цвацва цвит, цвит, цвит! Цвацва дыпсын дымгыладзёйт — хувур-пупун хучайт, хучайт, хучайт!» Смысл этих слов таков: некий злой Цвацва поймал птичку, живьем ощипал ее и выпустил на волю. Прошел год, пришла весна. Злой Цвацва умер, а у птички отросли новые перья. Об этом-то она и сообщала всему миру. Трудно в русской транскрипции передать этот «птичий говор», но по-абхазски звучит он весьма любопытно.

Аджамов пришел в восторг. Поинтересовался: много ли еще в запасе сказок у новенького ученика?

— Я знаю много, — ответил Гулиа.

— Иди спать, — сказал преподаватель, — а завтра пойдем в гости к смотрителю.

Дмитрий выбежал из учительской, громко хлопнув дверью.

— Зачем тебя вызывал дежурный? — спросили любопытствующие друзья.

— Узнавал, что я наизусть читаю…

Поскольку весть оказалась довольно банальной, ученики вскоре улеглись в постели, продолжая зубрить стихи или правила сложения и вычитания. Ложиться спать полагалось в определенное время. Дежурный учитель обходил спальню. Немалое требовалось искусство, чтобы обмануть его бдительность и где-нибудь в полумраке продолжать зубрежку.

…Константин Давидович Мачавариани был человеком крепкого здоровья, роста выше среднего. Он родился в Абхазии, в селе Окум, если не ошибаюсь, в 1857 году. Был женат на красивой русской женщине Нине Ароновне. Со слухом у нее что-то не ладилось, однако это не так-то просто было обнаружить: удивительно точно узнавала она по губам собеседника то, что ускользало от ее ушей. Жила она с мужем душа в душу. Одно лишь горе — детей у них не было.

В субботний вечер к ним зашел учитель Аджамов. Он представил хозяевам ученика Гулиа. Дмитрий смутился, увидев стол, сервированный к ужину.

— Я тебя немного знаю, — сказал Константин Давидович. — А ты меня знаешь?

Еще бы не знать грозного бородатого смотрителя! Его страшно боялись все ученики, даже старшеклассники. Он принимал Дмитрия в школу, и невозможно было позабыть те минуты, когда решалась судьба юного абхазца.

— Садитесь, дорогие гости, — певуче пригласила Нина Ароновна.

Мачавариани усадил Гулиа между собой и женой, а напротив их занял место Аджамов. Дмитрий был сыт, но ел из вежливости. А вот когда дело дошло до чая и вкусного яблочного пирога, тут Дмитрий начал действовать челюстями с большим усердием, как лесной зверек. За ужином Нина Ароновна потчевала ученика по-матерински нежно, предлагая то одно, то другое. Мачавариани подбадривал его:

— Ешь, не стесняйся, ведь ты же джигит.

После ужина Мачавариани попросил Дмитрия рассказать ту самую сказку, которую уже слышал Аджамов. Константин Давидович незаметно взял тетрадь и карандаш.

Так было положено начало записям абхазских сказок, которые публиковались затем в «Материалах по описанию местностей и племен Кавказа». Впервые в этих сборниках прочел Дмитрий Гулиа свою фамилию. Он, можно сказать, предстал в качестве сказителя. Однако важнее другое. Здесь, в горской школе, в дождливые зимние вечера началась дружба между смотрителем и учеником школы.

Первый был старше второго по крайней мере лет на семнадцать. Что же так заинтересовало смотрителя в юном ученике? Надо полагать, что возник творческий интерес к ученику, без труда рассказывавшему одну сказку за другой, родилась нежность к этому милому, бойкому существу с горящими глазами и чистым, как родник, лицом. Дело дошло до того, что Нина Ароновна выразила желание усыновить мальчика. Можете вообразить себе, как на это реагировали в Адзюбже, если в тот же час, как только донесся об этом слух, на взмыленном коне прискакал в Сухум, в школу, Урыс Гулиа. (То же самое повторилось и в другой раз, когда Гулиа пожелала усыновить какая-то богатая генеральша.) Урыса в общем успокоили, и он на каникулы привез мальчика в Адзюбжу.

Лето Дмитрий проводил по-особому, не так, как остальные ученики. Он вслушивался в рассказы стариков. Тетрадь и свинцовый карандаш, подаренные Мачавариани, часто появлялись в его руках, вызывая неподдельную гордость домашних.

Ученическая форма сменялась дома на более удобную, с точки зрения бабушки, одежду: черкеску и бешмет. Бабушка сама шила для внука шелковые архалуки, а черкеску заказывали в Очемчирах.

Отец часто брал сына с собою в гости — «выводил в люди». Жизненные горизонты Дмитрия понемногу расширялись. Он видел людское горе на похоронах, слышал жалобы крестьян на князей и дворян, сочувствовал тем, у кого воры уводили быка, лошадь или буйвола.