Днем и ночью хорошая погода (сборник)

Анаэ: Кабан брызжет слюной, но пока только смотрит на нас. И тут этого юношу, который, сам того не зная, до сих пор стоял на коленях между мной и им, удивляет неподвижность моего взгляда и невнимание, с которым я слушаю его горячие речи, он оборачивается и видит кабана.

Адель склоняется над [Фридрихом, который] побледнел еще больше.

Корнелиус(в возбуждении): И тогда зверь бросается на вас, черт побери! Или не бросается?

Анаэ: Погодите! Погодите! Этот юноша высвобождается из моих объятий. Разумеется, он мог бы встать, топнуть ногой, повертеть в воздухе курткой, чтобы попытаться переключить внимание зверя на себя. (Двигает стулом.)Но я была совсем рядом, а значит, таким образом зверь мог убить нас обоих — просто затоптать!

Корнелиус(в возбуждении): Это точно, еще бы, да! Махать курткой в такой ситуации — это либо в овраг, либо всмятку!

Анаэ: И что, вы думаете, он делает? Он вскакивает на ноги, но тут же делает вид, что спотыкается, и ложится у моих ног, между мной и зверем.

Корнелиус: Черт побери! Это же надо! Разлегся перед зверюгой?

Анаэ: Именно. Лежит, не шелохнется, ни один мускул, ни одна ресница не дрогнет, как бы без чувств. Зверь подходит, обнюхивает его, толкает рылом, ищет, чем бы поживиться, и, разочаровавшись, разворачивается и убегает. А он все не двигается, лежит, весь как на ладони, такой уязвимый. Так проходит добрых две минуты, а?

Ганс Альберт: По крайней мере одна добрая минута — это точно.

Анаэ: Затем он поднимается, и мы уезжаем. Однако чувствительность и воображение этого юного рыцаря столь же пылки, как и его душа. Когда на обратном пути я рассказала ему, в каком состоянии оказался наш бедный покойный братец, после того как вот эта тварь выпустила ему кишки… (Показывает на висящую на стене кабанью голову.)

Корнелиус: Не эта, а вон та, сестрица!

Анаэ: Нет, эта.

Корнелиус: Да говорю вам, та…

Анаэ: А я говорю вам — эта. Я круглый год живу среди этих зверей и прекрасно знаю их и их историю.

Корнелиус(посмеиваясь): Они что, сами вам их рассказывают на ночь, свои истории?

Анаэ: Какой вы глупый, Корнил! Вот вам! (С силой несколько раз ударяет его кулаком по плечу.)

Корнелиус(в бешенстве): Не называйте меня Корнилом ни при каких обстоятельствах! (Дергает ее за волосы.)

Анаэ: О боже! Что за грубиян! Говорю вам — эта! (Со всей силы лупит его по ребрам.)

Адель:Хватит! Перестаньте! Не устраивайте тут драку! (Берет руку Анаэ и соединяет ее с рукой Фридриха.)

Занавес.

Сцена 6

Та же гостиная месяц спустя. Десять часов утра, весна. Фридрих фон Комбург, бледный, в шелковом халате, полулежит в шезлонге. С победным видом входит Анаэ в охотничьих сапогах и шляпе. Выглядит она лучше прежнего. Она наклоняется к Фридриху, вернее, бросается на него.

Анаэ: Ах вот он, вот он! Мой серенький волчок, мой лисенок, мой бельчонок! Ну какой же он миленький, какой хорошенький! (Осыпает Фридриха поцелуями, но он не шелохнется.)Вы принимали утром ваши лекарства, Фридрих? А в полдень гоголь-моголь с портвейном не забудете принять, а? Если я еще не вернусь?

Фридрих:Конечно, дорогая, конечно!

Анаэ: Вам надо поправляться, мой дорогой, мой прекрасный супруг! Я уезжаю, но у меня тяжело на душе, и это все из-за вас, с тех пор как вы показали мне иные игры, иные скачки, благословленные Господом и самой Венерой! Ах! Фридрих, я стольким вам обязана! Как могла я так долго жить без мужчины — без вас! Как мне наверстать упущенное время?

Фридрих:Мы стараемся, как можем, дорогая!

Анаэ(с любовью в голосе): Знаю, милый! Знаю! Но временами вы чувствуете себя раздавленным, разве нет? Обессиленным, измученным — ведь так?

Фридрих(робко): Ну-у-у-у, разве что чуть-чуть, иногда, на рассвете, я… конечно… э-э-э-э…

Анаэ: Нет! Нет! Все время! Какая ответственность для юноши! Разбудить огонь, сокрытый под золой, раздуть яркое пламя там, где прежде все было так тускло!

Фридрих:Тускло… Тускло… Тускло…

Анаэ: Кроме волос, конечно! Они пылали еще до вашего появления. Они ждали вас, мой супруг, мой пылкий любовник, мой спаситель, мой распутник, мой… мой…