Днепр

Но кончает собою славный лоцманский род дубовик Саливон. Верно, давно истлели тела тех, чьи голубые глаза, упругая походка сохранились и поныне в его памяти. Лежит он осенней ночью на выгоревшей от солнца сухой траве, лежит на земле, которую еще недавно топтал крепкими стариковскими ногами. Один он остался. Никого нет. Кому доверить свою последнюю печаль? Вокруг пустота, молчание. Хоть бы Марко был здесь. Уехал. Чужой, а в старом сердце Саливона запечатлелся навсегда. Этот выйдет в люди. Петро Чорногуз — бунтовщик, далеко мыслями заносится, он Марку поможет. Только бы сам не погиб, как птица, что слишком высоко взмыла, не рассчитав сил. Чует Саливон: последним пламенем догорает. А не хочется помирать. На что тогда было жить, топтать ногами землю, водить плоты по Днепру, беречь себя от смерти? Неужели для того, чтобы пропасть на заросшем берегу Днепра? Да, видно, нет уже возврата в мир, пройденный им. Саливон горячо дышал, согревая своим дыханием холодную землю. Пахла она отцветшим летом, полынной горечью, терпкостью осеннего умирания.

Неугасимая жажда жизни подняла старого на ноги. Протянув вперед ладони, он побежал вниз по склону, сбиваясь с шага, путаясь в бурьяне, бежал, бессильно загребая пальцами воздух, и ему казалось, что земля ускользает у него из-под ног.

Один миг он был еще уверен, что убегает от судьбы, от страшного ее приговора и где-то там, в темноте ночи, ждет его спасение. Но вдруг ноги подогнулись, и старик упал на колени, широко размахивая руками, порываясь вперед, словно руки, бессильно рассекавшие ночь, могли унести его. Он упал на бок, протянув вперед левую руку, локтем правой опершись на землю. И так остался лежать.

Ветер шевелил длинную седую бороду, дышал в суровое лицо, словно собрался оживить мертвого Саливона.

За оврагами спадало пламя пожара. Медленно катил волны Днепр, задумчивый и равнодушный ко всему, что произошло, что творилось вдали от него, что могло еще случиться впереди. Была в этой наполненной говором ветра ночи какая-то безжалостная тревога. Может быть, это она обдувала суховеем тоскующие сердца на неоглядных просторах Украины.

* * *

…Саливона нашли рыбаки. Открытыми глазами старик уставился в серое утреннее небо, словно ждал от него ответа. Рыбаки едва распрямили скорченное тело и легко внесли его в хату. Лежал Саливон на столе тихий и покорный, а люди бегали в поисках досок на гроб.

Пришел Беркун, староста, покачал головою. Бабка Ковалиха, примостясь у изголовья, перебирала привычными губами заученные слова молитвы. Зорким оком шарила по углам хаты, но видела лишь пустоту и беспорядок. О поживе нечего было и думать. Лицо бабки выражало глубокое отчаяние.

Беркун стоял на пороге, не сводя взгляда с мертвого старика… Он вышел из хаты немного смущенный, впрочем, не столько смертью Саливона, сколько вообще мыслью о скоротечности бытия.

Позднее, в экономии, Беркун передал Феклущенку книжонку, найденную у Антона. Угодливо заглядывая в лицо управителя, он со страхом в голосе сказал:

— Где-то, анафема, достал… Я думаю, это дело матроса Чорногуза… Ну, я, конечно, к вашей милости… Сохрани бог, подальше от этаких бед…

Вытянув шею, он заглядывал через плечо управителя. Феклущенко перелистал книжку, повертел ее в руках, затем подозрительно взглянул на Беркуна и, как подстегнутый, сорвался с места. Староста, растерянно разводя руками, остался посреди двора один.

Через день за селом на кладбище вырос небольшой холмик. В головах поставили свежевыструганный дубовый крест, и навеки сомкнулась над дубовиком Саливоном земля, которую топтал он своими ногами.

VI

В пути Марку не раз вспоминался тихий вечер на Половецкой могиле: теплое плечо девушки, всплески воды и синяя даль. Марко верил, что мог бы в тот вечер сказать Ивге самое важное, да помешали. Какой-то нищий взобрался на курган и, склонив колени перед часовенкой, начал класть поклоны, заметая длинными волосами опавший цвет пырея. Нищий не спешил, кряхтел, приговаривая гнусавым голосом слова молитвы. Ивга и Марко поднялись и пошли рядом в сумерках, касаясь друг друга плечами.

Сердце у Марка сжалось от неясной тревоги. Он робко дернул за край ивгиного платка. Ивга остановилась. Он шагнул к ней и уже решился наконец заговорить, но тут она пустилась бежать через луга, к экономии. Марко, сколько ни звал, не мог ее остановить…

После он не раз искал встречи. Но напрасно: Ивга не показывалась, а зайти к ней он так и не решился.

Много передумал он в пути, слушая, как воркует вода под плотами. Дубовик Кузьма всю дорогу молча тачал свои потрескавшиеся от времени сапоги. Гнали они с Марком один плот, непомерно длинный и узкий. Через пороги должен был проводить Максим Чорногуз.

В Варваровке остановились, Кузьма пошел его искать. Вскоре вернулся с Максимом. Марко спросил о Петре.

— Дня четыре назад проплывал тут. Видались. А дед Саливон как?.

Узнав, что старик хворает, Максим забеспокоился, вздохнул и грустно поглядел на Марка.