Днепр

Ребенок за стеною умолк. Наступила тишина.

Утром Кремень сидел за столом, задумчиво просматривая списки бойцов будущей дивизии. У раскрытого окна остановился всадник. Наклонившись, он заглянул в хату.

— Товарищ Кремень, фронтовики идут! Сила! И пешие, и конные. Не сочтешь!

Всадник радостно осклабился… Кремень вышел из хаты. Действительно, по степному тракту и Лоцманскому хутору ровными рядами шли конные части.

Ян Матейка подошел к начальнику.

— Теперь начнем, — уверенно сказал он, потирая большие руки.

Кремень вернулся в хату. Новоприбывших встречали Матейка и Чорногуз.

Командир чутко прислушивался к тому, что происходило за окном. Вошли Матейка и Чорногуз, за ним — командир фронтовиков. Он приложил пальцы к кубанке и крепко пожал протянутую руку командира.

— Садитесь! — пригласил Кремень. — Мы заждались.

Петро стоял около новоприбывшего и разводил руками.

— Товарищ Кремень. Нет, ты только послушай!.. Кого я встретил! Как в сказке!..

— Погоди! — оборвал его Кремень. — Дай с человеком поговорить!

Командир отряда снял кубанку, расчесал пятерней русые, слипшиеся от пота волосы. На лице его пятнами лежала пыль. -

— Жарко, — сказал он, устало улыбаясь.

— Докладывайте, — приказал Кремень, — скоро отдохнете.

— Привел я триста сабель конницы, четыреста штыков и одну батарею. Часть формировалась в Лозовой. Прибыл по приказу Реввоенсовета Республики.

— А фамилия ваша, разрешите узнать? — спросил Кремень, зорко вглядываясь в молодое утомленное лицо.

— Высокос, товарищ начальник.

— Как вы сказали? — переспросил Кремень, поднимаясь.

— Высокос, — повторил фронтовик.

— Имя, отчество?

— Марко Омельянович.

Кремень порывисто вышел из-за стола, и, покоряясь неведомому чувству, встал с места Марко.

— Марко! — тихо проговорил Кремень, протягивая к нему руки. — Сынок!

— Отец!.. — прошептал тот. — Как же это?

Петро замер у окна, влажными глазами глядя на отца и сына. А они стояли, крепко обнявшись: один — седоволосый, широкоплечий, другой — молодой и стройный. Оба были почти одного роста. Стояли безмолвно, не находя слов.

Где-то ржали лошади. За окном ветер рвал в клочья мохнатые тучи. В камышах кричал перепел.

Огибая песчаные берега. Лоцманского хутора медленно катил пенистые волны в опаловую даль необозримого лимана полноводный Днепр.

ПУТЬ НА ГОРУ

I

Он поднялся на гору. Перед ним расстилался величавый покой Приднепровья, полный тревожных всплесков уток в заводях и задумчивого шороха трав.

Гора высилась среди степи очень давно. Травы на ней по колено. Издалека привлекала она взгляд путника. Окрестные жители в давние времена назвали ее Горой-Резанкой. Сплавщики и рыбаки знали о ней множество сказок.

В свое время рассказывал Марку про Резанку дед Саливон. А в лунные ночи, когда Днепр, спокойный, словно зачарованный дивной красой берегов, замирал, сильные голоса выводили над плотами песню про легендарную гору.

…Марко, приставив к глазам бинокль, вглядывался вдаль, а в мыслях вставали давние дни, дед Саливон и волнующая песня. Говорилось в той песне про лихую чумацкую долю, про двенадцать парней-красавцев, которых паны закрепостить хотели.

Не дались чумаки, и тогда паны послали на них войско. Четыре дня и четыре ночи защищали свою волю молодцы, и много полегло богачей от чумацких сабель. А на пятую ночь сложили головы отважные чумаки.

Кончалась песня призывом к бедному честному люду: не покоряться лихим панам и богатеям, не идти в неволю, а биться с ними за свою волю, как чумаки под Горой-Резанкой.

Марко и сам запел бы эту песню. Жаль только — не все слова знал. В бинокле проплывали перед глазами степь, лазурные озера, дальние сады. Утро стояло прозрачное, дышалось легко. В воздухе серебряным водопадом рассыпалось чириканье птиц. Марко опустил бинокль и сел на землю.

Вспомнив песню деда Саливона, вспомнил и другое. Больно было ему думать об этом… Утешало только вставшее в памяти лицо девушки, глубокие озера глаз, высокий загорелый лоб, чуть суховатые, словно запекшиеся, губы. Ивга была совсем близко, рядом, и в то же время далеко, в безвестности. Марко, закрыв глаза, обхватил руками колени и прижался к ним подбородком. Он прислушивался к шороху ветра, к птичьим песням, к неясным крикам, долетавшим из лагеря, а в мыслях была Дубовка, Половецкая могила, так похожая на Гору-Резанку, плеск днепровских волн и лицо Ивги.

Перед глазами Марка проплывали годы. Юность, Дубовка, плоты, бешеные пороги, чернобородый Кашпур, Архип с гармонью, фронт, окопы и дождь, дождь. Проклятый дождь, мокрое осеннее небо, команда: вперед… вперед… Земля под ногами словно расплавлена. Свист пуль, взрывы снарядов. И одно желание: лежать распластавшись, слиться с землей, перейти в небытие, превратиться в песчинку, лишь бы пули не задевали.

Годы проплывали мимо. Проплывала молодость. Жизнь, как Днепр, укачивала Марка на волнах своих, несла через пороги, минуя мели и камни, и прибила сюда, к берегу Лоцманского хутора, прямо в объятия отца. И случилось это как в сказке, как в тех легендах, которые мастерски умел рассказывать дед Саливон.

Марко поднял голову и открыл глаза.