Днепр – солдатская река

И действительно, через час и двадцать три минуты началось то, что немцы готовили здесь, на Восточном валу, уже давно.

Глава девятая

Пётр Фёдорович, пересчитав доски, сказал:

– Тут на три хаты хватит. С гаком.

Утром на наряде он провёл короткое собрание колхозников, где и было принято решение: досками, оставшимися после обустройства домов Бороницыных и Ермаченковых, выстлать полы в новом доме инвалида-фронтовика Дмитрия Ивановича Степаненкова.

Скудновато жили в Прудках. Редкое благо делили либо на всех поровну, либо отдавали тому, кто нуждался особо. Степанята – самая большая семья в Прудках. Пятеро детей. Дмитрий воевал в танковой бригаде. Был механиком-водителем Т-26, потом «тридцатьчетвёрки». Два раза горел. Под Можайском его вытащили из танка за минуту до взрыва боеукладки. Выжил. Но ногу в полевом госпитале отхватили выше колена.

В то утро после наряда старики собрались возле бороницынского дома со всем своим плотницким инструментом. И закудрявились золотые стружки, зазвенела тетива, отбивая прямую линию на кромке доски, захлопали топоры, запели пилы. Кто ладил лаги, кто подкатывал под дубовые «стулья» подмостников валуны, чтобы пол лежал твёрдо, не играл и под твёрдой ногой. Быстро оттесали и выстрогали первые половицы, обрезали по размеру и стали заносить где через двери, а где и подавать прямо в окно. Окна выставили.

– Давай, давай! Не мешкай! – подбадривали друг друга старики и инвалиды.

– Ничего, мужики! Отстроим дворы лучше прежних! Внуки ещё поживут!

– Поживут! Поживут!

А Воронцов с Иванком тем временем въезжали в Красный лес.

– Ничего мы так не найдём, – сказал Иванок, глядя по сторонам. – Но мне всё равно тут нравится. Саш, скажи мне вот что: кто у снайпера самый опасный враг?

– У снайпера? – Воронцов ехал впереди. Гнедой был подкован на передние копыта, и они постукивали, когда они выбирались на твёрдую дорогу. Воронцов обернулся к своему напарнику и ответил: – Он сам.

– Это как же?

– Снайпер непобедим, если не допустит ошибки. Его гибель – это его ошибка. Обычно она бывает единственной. Поэтому снайперу трудно учиться на своих ошибках.

– Странный ты человек. То весёлый, то молчишь часами. О чём ты думаешь?

– Человек не должен рассказывать о своих мыслях.

– Даже другу?

Он оглянулся на Иванка. Иванок так же, как и он, Воронцов, видимо, очень часто терял друзей. На фронте так: познакомился, сдружился, поделил котелок каши и индивидуальный медицинский пакет, а через минуту твой друг уже лежит на земле с пробитой головой. Уже ничем ему не поможешь.

– Другу – иногда. Только другу. Мысли – это то, где человек может побыть в одиночестве. Или там, где ему хотелось бы оказаться. Или с тем, с кем хотел бы побыть. Даже в окопах, среди скопища людей, можно побыть на родине. Но об этом надо молчать. Иначе твои товарищи скажут: он заскучал. И начнут смотреть на тебя, как на покойника. Ты всё это хорошо знаешь сам.

Иванок внимательно слушал Воронцова. Он долго молчал. Даже после того, как замолчал и Воронцов. Потом вдруг сказал:

– Не зря в отряде говорили: наш командир с чудинкой, но умный и везучий.

Воронцов засмеялся.

Возле землянки спешились. Лошадей привязали к сосне, которая когда-то служила коновязью. В дерево на разной высоте были вбиты скобы.

– Где закопали полицаев? – спросил Воронцов.

– Там. – Иванок махнул в сторону оврага.

– А где жгли сигнальные костры?

– Дальше, на поляне. Там и след Кличени. Я думаю, что его уже размыло дождём. – Иванок подобрал карабин под мышку и спросил: – Тебе Зинка ничего не рассказывала? О том, кого она однажды встретила здесь, недалеко, на дороге?

– Рассказывала. То место, где они с Прокопием повстречались с «древесными лягушками» – ближайший путь к аэродрому.

Ничего не найдя, кроме размытого следа на муравьиной кочке и нескольких головешек в кустах, они сели на коней и двинулись по просеке в сторону хутора Сидоряты. Головешки от костра были явно раскиданы с тем расчетом, чтобы их не обнаружили в одном месте.

Коней особо не торопили. Ехали, посматривали по сторонам, слушали осенний лес. Лес в октябре замирает. Звуки становятся редкими, отчётливыми, и слышны порой за несколько километров. Но ничего необычного, что нарушало бы жизнь осеннего леса, они не услышали. Ещё какое-то время колыхались в сёдлах молча, а потом начали тихо переговариваться. Первым молчание нарушил Иванок:

– Даже костром не пахнет. – Он остановил коня, прислушался, поводил носом. – Костёр бы я за несколько километров учуял. А сейчас такое время, что без костра в лесу не проживёшь.

– Да, ты прав. Они, кроме всего прочего, должны ведь где-то жить. Ночевать. Ночи стали холодные. Под ёлкой особо не полежишь. Даже у костра. Мы с тобой жили в лесу. Ты сам знаешь, что это такое. Холод, сырость. Единственное спасение – костёр.

– Если они не ночуют на хуторе…

Иванок резко натянул поводья. Конь шарахнулся с дороги.

– Ты что? – Воронцов пригнул голову, толкнул вперёд затвор.