Днепр – солдатская река

– Точно не знаю. Но вряд ли. В лес они вообще не совались. Сапёры много мин обнаружили по опушке и в поле. Дорога была чистой. Я по ней ходил. Бабка Верка подорвалась в поле.

Дальше пошли по просеке. Решили обследовать её, не заминирована ли.

– Там, на берегу речки, ещё один самолёт. Бомбардировщик. Тоже немецкий.

Просека оказалась чистой. Никаких следов они здесь, кроме старых отпечатков конских копыт, не обнаружили.

– На хутор кто ездил? Ты? Или Зинаида?

– И я, и Зинка. По очереди.

– Кто ещё в Прудках знает о Сидорятах?

– Все знают.

– А не проговорятся?

– Нет, не проговорятся. У нас это не принято.

Когда выбрались на высотку, откуда открывался обзор и на запад, в сторону озера Бездон, и на север, где проходила Варшавка, а Красный лес переходил в Чёрный, Воронцов вытащил из полевой сумки бинокль и начал осматривать местность. Иванок некоторое время терпеливо ждал его, потом усмехнулся и тронул повод коня.

– Так ты их не увидишь, – сказал он, когда они уже спустились в пойму речки Вороны и пустили коней вдоль берега. – Что ж они, совсем дураки? Они сюда вообще не пойдут.

– Ты прав. Их интересует конечно же аэродром. Сейчас там наверняка базируются бомбардировщики дальнего действия. Аэродромы подскока переместились ближе к фронту. Так что истребители и штурмовики взлетают с площадок, которые оборудованы там, возле Днепра, километрах в двадцати-тридцати от линии фронта. А тут – тяжёлая авиация дальнего действия, которая работает и по тактическим целям, и, что самое важное, по стратегическим. Для немецкой разведки – это особый объект. Ты Юнкерна в лицо знаешь?

– Нет. Но мы поймём, кто из них Юнкерн. – Иванок резко повернулся к Воронцову. – Голос его узнаю. Голос запомнил. Ещё с той поры, когда он наш отряд выкуривал. Тогда он нас, а теперь мы его… Вот было бы здорово берёзки ему, гаду, завить.

Завить берёзки – партизанская казнь. Приговорённого ставили между двумя молодыми берёзками, нагибали к земле верхушки, один конец верёвки привязывали к верхушке берёзы, другой к ноге, а потом, привязав за обе ноги, одновременно отпускали верхушки берёз… Так расправлялись с полицаями и предателями.

– Юнкерн немец?

– Немец? Нет, не немец. – Иванок разговаривал короткими торопливыми фразами, после которых делал продолжительную паузу, прислушивался, приглядывался к местности – привычка, приобретённая им, видимо, во взводе конной полковой разведки. – Разговаривал по-русски чисто. Без акцента. Шутил, матюкался. Так немцы не умеют. – И вдруг Иванок спросил: – Саш, как ты думаешь, где сейчас Старшина и Владимир Максимович?

– А почему ты спросил сразу о двоих?

– Вспомнил. Двоих. Они же там, на Угре, вместе остались.

– А почему вспомнил сейчас? Думаешь, и они здесь?

– Не знаю. Всё может быть. Но их голосов я ночью ни возле костра, ни в овраге не слышал.

Не хотел бы и Воронцов встретить здесь, в Красном лесу, бывшего своего начштаба Владимира Максимовича Турчина и Георгия Алексеевича Радовского, человека ещё более загадочного. Но Иванок прав: всё может быть…

К концу для они выехали к восточной оконечности озера Бездон и перешли вброд речку Ворону. В необычном своём истоке река расходились широко. Прозрачная, отстоявшаяся осенняя вода вытекала из озера ручейками, прорезая себе путь в плотном, спрессованном песке, смешанном с серым илом. Озеро, словно огромная чаша, переполняемая родниками, бьющими из глубины, исторгала часть воды, образуя настоящую речку.

Кони порой проваливались в ил выше бабок, ёкали селезёнками, всхрапывали и шарахались по сторонам, пытаясь отыскать твёрдое место. Седоки их удерживали, правя на песчаную отмель и косу. Наконец выбрались на песчаный берег.

– Смотри, – указал на середину озера Иванок, – кто-то на лодке плывёт. И что он там сейчас делает?

– Нил. – Воронцов вскинул бинокль. – Нерет проверяет.

– На середине озера?

– На поплавках. Нерет держится в полводы. Чтобы не всплыл, он кладёт на него несколько плоских камней. А чтобы не утонул, подвешивает его на поплавках из сосновой коры. Всегда видно, когда зашла рыба. Поплавки играют.

– Хитро придумал. Вот тебе и монах.

– Озеро его кормит. Да и монахом он был не всегда.

– А откуда берутся монахи? – как всегда неожиданно спросил Иванок.

– Из простых людей.

Иванок долго смотрел на озеро, на одинокую лодку, поблёскивающую в заходящих лучах яркого осеннего солнца. Он даже остановил коня, чтобы лучше видеть одинокую лодку и в ней монаха Нила, который когда-то вовсе и не был монахом, а простым человеком из какой-нибудь деревни. И спросил:

– Саш, скажи мне вот что: вот монах живёт, от людей ушёл, молится, кормится ягодами, грибами, кореньями и рыбой. В чём же смысл его жизни? Чтобы от людей прятаться? От войны?

– Смысл его жизни? – Воронцов остановился рядом. Опустил бинокль. – Наверное, в молитве и есть.

– В молитве? А о ком он молится?

– О нас.

– О нас? Зачем мы ему? Он что, просит Бога за нас? Молитва – это же просьба? Так ведь?

– Просьба. Перед Богом.

– Перед Богом?

– Да, перед Богом. Нельзя же просить в пустоту.

– А мне кажется, что всё это от страха.