Дневник

Мисти говорит, не сейчас. Она говорит, что хотела бы взять их домой, и пока две женщины рвут друг у друга из рук эту охапку книг, одна книга выскальзывает и падает на пол. Звук от удара похож на пощечину. Книга раскрывается на странице, где написано карандашом: «Не пиши им картин».

И миссис Терримор говорит:

— Боюсь, эти книги не выдаются домой. Они только для чтения в читальном зале.

И Мисти говорит, нет. Не все. В раскрытой книге написано карандашом: «Если ты это нашла, ты еще можешь спастись».

Сквозь очки в черной проволочной оправе библиотекарша это видит и говорит:

— Каждый, кому не лень, портит книги. И так каждый год.

Она смотрит на высокие напольные часы в темном ореховом корпусе и говорит:

— Что ж, если вы не возражаете, сегодня мы закрылись пораньше.

Она сверяет свои наручные часы с временем на напольных часах и говорит:

— Мы закрылись десять минут назад.

Табби уже взяла свои книжки на абонементе. Она стоит у двери и ждет. Она говорит:

— Мам, пойдем. Тебе пора на работу.

И библиотекарша, она запускает руку в карман своего твидового пиджака и достает большой розовый ластик.

7 июля

Витражные окна островной церкви. Маленькая Мисти Мэри Клейнман, она рисовала их еще прежде, чем научилась читать и писать. Прежде чем впервые увидела витражи. Она никогда не бывала в церкви, вообще ни в какой. Малышка-безбожница Мисти Клейнман, она рисовала надгробные камни на деревенском кладбище на мысе Уэйтенси, рисовала даты и эпитафии еще до того, как узнала, что это были слова и цифры.

Теперь, сидя в церкви на острове Уэйтенси, она уже толком не помнит, что рисовалось ей в воображении и что она увидела здесь взаправду. Пурпурный алтарный покров. Толстые деревянные балки, почерневшие от олифы.

Именно так она их представляла, когда была маленькой. Но так не бывает.

Грейс рядом с ней на скамье, погружена в молитву. Табби с другого бока от Грейс, обе преклонили колени. Молитвенно сложили ладони.

Голос Грейс. Ее глаза закрыты, губы шепчут в ладони. Она говорит:

— Пожалуйста, Господи, пусть моя невестка вернется к живописи, которую любит. Не дай ей растратить великий талант, которым ты ее одарил…

Вокруг них все почтенные островные семейства тоже шепчут молитвы.

Чей-то голос за спиной Мисти шепчет:

— … пожалуйста, Господи, дай жене Питера все, что ей нужно, чтобы она приступила к работе…

Еще один голос, старуха Питерсен, она молится:

— …пусть Мисти спасет нас, пока чужаки не разграбили нас совсем…

Даже Табби, твоя собственная дочь, шепчет:

— Господи, заставь мою маму взяться за ум и приступить к рисованию…

Весь музей восковых фигур острова Уэйтенси преклоняет колени вокруг Мисти. Тапперы, Бертоны, Ниманы, все закрыли глаза, сплели пальцы и просят Господа заставить ее взяться за кисть. Все они верят, что у нее есть такой-то секретный талант, который их всех спасет.

И Мисти, твоя бедная женушка, единственный вменяемый человек в этом дурдоме, она хочет лишь… в общем, она хочет выпить.

Два глоточка винца. Два аспирина. Повтори еще раз.

Ей хочется крикнуть, чтобы они все заткнулись с их проклятущими молитвами.

Когда ты уже дамочка средних лет и понимаешь, что так никогда и не станешь великой художницей, которой когда-то мечтала быть, и никогда не напишешь картину, которая тронет и вдохновит людей, по-настоящему тронет, возьмет за душу, изменит их жизнь. Просто у тебя нет таланта. Нет ни мозгов, ни вдохновения. Нет ничего для того, чтобы создать шедевр. Когда ты понимаешь, что все твое портфолио художника состоит из сплошных больших каменных домов и пышных цветников — праздных мечтаний нищей девчонки из Текамсе-Лейк, штат Джорджия, — когда ты понимаешь, что любая твоя работа только добавит посредственного дерьма в мир, и так утонувший в бездарном дерьме. Когда ты сознаешь, что тебе уже сорок один, и ты исчерпала весь свой Богом данный потенциал, что ж… давай выпьем!

Будем здоровы. За нас. Пей до дна.

Вот и вся твоя радость. Другой не будет.

Когда ты понимаешь, что тебе никогда не суметь обеспечить достойную жизнь своему ребенку — черт, ты даже не дашь своей дочке того, что твоя нищебродка-мамаша дала тебе, — а это значит, никакого ей колледжа, никакого художественного института, никаких вдохновенных мечтаний, всю жизнь так и будет обслуживать столики, как ее мама…

Что ж, еще по одной.

И так каждый день в жизни Мисти Мэри Уилмот, царицы рабов.

Мора Кинкейд?

Констанс Бертон?

Школа живописи Уэйтенси. Они были другими, родились другими. Эти художницы, у которых все так легко получалось. Фишка в том, что у некоторых есть талант, но у большинства его нет. Нам, большинству, до конца жизни не светит ни славы, ни привилегий. Люди вроде бедняжки Мисти Мэри, все, как один, заурядные, недалекие, ограниченные убожества. По сути, калеки, но без права парковаться на местах для инвалидов. Или участвовать в паралимпийских играх. Они просто платят налоги, но не получают специального диетического меню в стейк-хаусе. Им не положены крупногабаритные душевые кабинки. Не положены специальные места в передней части автобуса. Никто не лоббирует их интересы.