Дневник

И тот парень, друг Питера, он посмотрел на нее и улыбнулся все той же обреченной улыбкой. Жуя свою жвачку, он сказал:

— Значит, это она и есть? Та добрая фея?

Вставляя картину в рамку, под стекло, глядя только на свою работу, Питер сказал:

— Боюсь, что да.

По-прежнему глядя на Мисти, словно ощупывая ее взглядом, ее руки и ноги, ее грудь и лицо, тот парень, друг Питера, он склонил голову набок и, все так же жуя свою жвачку, сказал:

— Ты уверен, что это она?

Какая-то внутренняя сорока, какая-то маленькая принцесса внутри у Мисти не могла оторвать взгляд от сверкающей красной сережки у парня в ухе. От искрящегося эмалевого сердечка. От алых вспышек стеклянных рубинов.

Питер вставил в рамку картонный задник и закрепил его по краям клейкой лентой. Проводя большим пальцем по ленте, чтобы она крепче приклеилась, он сказал:

— Ты видел картину.

Он умолк, тяжко вздохнул, его грудь поднялась и опала, и он сказал:

— Боюсь, это она.

Мисти. Она впилась взглядом в ухо этого парня, наполовину закрытое светлыми спутанными волосами. Блеск красной сережки, он был как огни на рождественской елке, как свечи на именинном торте. В солнечном свете, льющемся в витрину, сережка была фейерверками в День независимости и букетами роз в День святого Валентина. Глядя на эти алые искры, Мисти забыла, что у нее были руки, лицо и имя.

Она забыла, как дышать.

Питер сказал:

— Что я тебе говорил, дружище?

Теперь Питер смотрел на Мисти, околдованную красной сережкой. Он сказал:

— Она сама не своя до старых украшений.

И тот парень, блондин, он увидел, как Мисти таращится на него, и скосил голубые глаза, чтобы посмотреть, что приковало взгляд Мисти.

В блеске красных стекляшек сверкало шампанское, которое Мисти не видела ни разу в жизни. В нем горели искры пляжных костров, поднимавшиеся к летним звездам, которые Мисти могла лишь представить. В нем мерцали хрустальные люстры, которые она рисовала во всех своих выдуманных гостиных.

Вся тоска, все идиотские устремления бедного, одинокого ребенка. Что-то глупое и невежественное в ее сердце, не художник, а дура у нее внутри — эта дура влюбилась в сверкающую сережку, в ее яркий блеск. Глянцевая сахарная карамель. Карамель в хрустальной вазочке. Хрустальная вазочка в доме, где она никогда не бывала. Никакой глубины, никакого величия. Только то, чем мы запрограммированы восхищаться. Блестки и радуги. Дешевый блеск мишуры, от которого Мисти, как образованного человека, должно воротить.

Тот блондин, друг Питера, он поднял руку и прикоснулся к своим волосам, к серьге в ухе. Челюсть у парня отвисла так резко, что жвачка выпала на пол.

Твой друг.

И ты сказал:

— Осторожней, приятель, а то я решу, что ты хочешь ее у меня отбить…

И тот парень, твой друг, он запустил пальцы в волосы, нащупал сережку и рванул ее вниз. Раздался треск, и все невольно поморщились.

Когда Мисти открыла глаза, блондин держал серьгу на ладони, слезы стояли в его голубых глазах. Разорванная мочка уха свисала двумя лоскутами, и с кончика каждого капала кровь.

— На, — сказал он, — забирай.

Он швырнул серьгу на верстак. Она упала, и стеклянные рубины в золоте брызнули красными искрами и кровью.

Навинчивающаяся застежка так и осталась на гвоздике. Серьга была такой старой, что золотой гвоздик позеленел. Парень дернул серьгу так резко, что вырвал несколько волосков. Вырвал с корнем. На кончике каждого светлого волоса виднелась мягкая белая луковичка.

Зажав ухо рукой, с кровью, стекающей между пальцами, он улыбнулся. Его мышца, сморщивающая бровь, свела бледные брови над переносицей, и он сказал:

— Прости, Пит. Похоже, тебе и впрямь повезло.

И Питер поднял картину, уже готовую, в раме. С подписью Мисти внизу.

С подписью твоей будущей жены. Ее маленькой буржуазной душонки.

Твоей будущей жены, уже тянущей руку к кровавому пятну красных искр.

— Да уж, — сказал Питер, — мне повезло невъебенно.

И по-прежнему зажимая ладонью порванное ухо, с кровью, стекающей по руке и капающей с острого локтя, тот парень, друг Питера, попятился к выходу. Свободной рукой толкнул дверь. Кивнул на серьгу и сказал:

— Оставь себе. Будет свадебный подарок.

И скрылся за дверью.

9 июля

Сегодня вечером Мисти укладывает Табби спать, и твоя дочь говорит:

— У нас с ба Уилмот есть секрет.

Просто для сведения: бабушка Уилмот знает все чужие секреты.

Грейс сидит в церкви и, пока идет служба, пихает Мисти локтем, чтобы сообщить, что вот эту розетту Бертоны подарили приходу в память об их горемычной, печальной невестке — все обернулось и вправду печально, Констанс Бертон забросила живопись и спилась до смерти.

Два века стыда и страданий Уэйтенси, и твоя мать знает все до мельчайших подробностей. Чугунные скамейки на Платановой улице, отлитые в Англии, их поставили в память о Море Кинкейд, которая утонула, пытаясь добраться до материка вплавь. Итальянский фонтан на Тополиной улице — он установлен в честь мужа Моры.

Убитого мужа, по утверждению Питера.

По твоему утверждению.

Весь городок Уэйтенси, это их общая кома, одна на всех.

Просто для сведения: маменька Уилмот передает тебе привет.