Дневник

Запихивая картину под свитер, Питер сказал:

— Когда?

И Мисти сказала:

— Что когда?

Картина выпала, и Питер ее поймал.

— Когда ты станешь художницей? — сказал он.

Испанские мыльные оперы хороши еще тем, что любой кризис там разрешается очень быстро. Сегодня мужчина и женщина бросаются друг на друга с мясоразделочными ножами. Завтра они преклоняют колени в церкви на крестинах своего новорожденного младенца. Их руки сложены для молитвы. Люди терпят любые мерзости друг от друга, скандалят и рукоприкладствуют. Развод и аборт сценарием не предусмотрены.

Мисти не понимала, это любовь или просто инерция.

По окончании института, сказала она, вот когда она станет художницей. Когда соберет некоторое количество работ и найдет галерею, где их можно выставить. Когда сумеет продать хоть сколько-нибудь картин. Мисти хотелось быть реалисткой. Возможно, она устроится учительницей рисования в старшей школе. Или техническим рисовальщиком, или художником-иллюстратором. Что-то практическое, прикладное. Не всем же быть знаменитыми художниками.

Запихивая картину под свитер, Питер сказал:

— Ты можешь стать знаменитой.

И Мисти велела ему заткнуться.

— Почему? — сказал он. — Это правда.

По-прежнему глядя в телевизор, беременный ее картиной, Питер сказал:

— Ты очень талантливая. Ты можешь стать величайшей художницей своего поколения.

Глядя в телевизор, на испанскую рекламу какой-то пластмассовой игрушки, Питер сказал:

— С таким даром ты просто обречена стать великой художницей. Зачем тебе институт? Это напрасная трата времени.

То, что тебе непонятно, можно понять как угодно.

Картина выпала из-под свитера, и Питер снова ее поймал. Он сказал:

— Тебе нужно только одно: рисовать.

Возможно, поэтому Мисти его и любила.

Любила тебя.

Потому что ты верил в нее даже больше, чем она сама верила в себя. Ты ожидал от нее большего, чем она ожидала сама от себя.

Прорисовывая крошечные золоченые дверные ручки, Мисти сказала:

— Может быть.

Она сказала:

— Вот поэтому я не хочу детей…

Просто для сведения: это было даже мило. Подменить все ее противозачаточные таблетки крошечными леденцами-сердечками.

— Выходи за меня замуж, — сказал Питер. — И ты станешь следующей великой художницей школы Уэйтенси.

Мора Кинкейд и Констанс Бертон.

Мисти сказала, что всего двух художниц нельзя считать «школой».

И Питер сказал:

— Трех, считая тебя.

Мора Кинкейд, Констанс Бертон и Мисти Клейнман.

— Мисти Уилмот, — сказал Питер и засунул картину обратно под свитер.

Ты так сказал.

В телевизоре какой-то мужик без остановки кричит: «Te amo… Te amo…» темноволосой девице с карими глазами и пушистыми длинными ресницами, пинками спуская ее с лестницы.

Картина выпала из-под свитера, и Питер снова ее поймал. Он встал рядом с Мисти, которая прорисовывала детали высокой каменной церкви, пятнышки зеленого мха на крыше, рыжую ржавчину на водосточных трубах. Он встал рядом с ней и сказал:

— В этой церкви, вот прямо в ней, мы и поженимся.

И гл-гл-глупенькая Мисти, она сказала, что выдумала эту церковь. На самом деле такой церкви не существует.

— Это ты так считаешь, — сказал Питер.

Он поцеловал ее в шею и прошептал:

— Выходи за меня замуж, и остров устроит тебе грандиозную свадьбу, какой там не видели сотню лет.

11 июля

Время — за полночь, внизу, в вестибюле отеля пустынно, только Полетта Хайленд сидит за конторкой. Грейс Уилмот обязательно вам расскажет, что Полетта — Хайленд по мужу, а в девичестве она Питерсен, и ее мать была из Ниманов, причем по линии Тапперов. Раньше это означало огромные деньги, потомственное богатство и по линии отца, и по линии матери. Теперь Полетта — портье в отеле.

У камина в противоположном конце вестибюля, утопая в красном кожаном кресле, Грейс сидит и читает.

Вестибюль «Уэйтенси» — это десятилетия старого барахла, наслоившегося друг на друга. Сад в помещении. Парк. Шерстяной ковер — зеленый мох поверх гранитной плитки. Синий ковер, что спускается по лестнице, — водопад, омывающий лестничные площадки, струящийся по ступенькам. Ореховые стволы, оструганные, отполированные и снова собранные воедино, они образуют лес идеально квадратных колонн, прямые ряды темных блестящих деревьев, подпирающих лесной полог из гипсовых листьев и купидонов.

Хрустальная люстра под потолком — твердый солнечный луч, что разбивается вдребезги по всей этой лесной поляне. Сверкающие хрустальные висюльки, они кажутся крошечными на такой высоте, но когда заберешься на высоченную стремянку, чтобы их протереть, каждая подвеска будет размером с кулак.

Ниспадающие складки зеленого шелка закрывают окна. Днем они превращают солнечный свет в мягкую зеленоватую мглу. Диваны и кресла — обитые тканью цветущие кусты с длинной густой бахромой. Камин как костер в чаще леса. Весь вестибюль — остров в миниатюре. Сад в помещении. Эдем.

Просто для сведения: в этом пейзаже Грейс Уилмот чувствует себя как дома. Даже больше, чем в собственном доме. В ее доме.

В твоем доме.

На половине пути через вестибюль Мисти пробирается меж диванов и маленьких столиков, и Грейс поднимает глаза.

Она говорит:

— Мисти, иди посиди у огня.