Дневник

Просто для сведения: бабушка Уилмот сейчас внизу, играет в бридж со своими подружками, под большими часами в обшитой деревом гостиной, примыкающей к вестибюлю. Самый громкий звук в комнате — тиканье маятника в часах. Либо Грейс режется в бридж, либо сидит в вестибюле в большом красном кожаном кресле перед камином и читает, держа над страницами толстое увеличительное стекло.

Натянув на подбородок атласный краешек одеяла, Табби говорит:

— Ба мне сказала, почему папа тебя не любит.

И Мисти говорит:

— Конечно, твой папочка меня любит.

И конечно, это неправда.

Снаружи, за маленьким слуховым окошком, океанские волны мерцают под фонарями отеля. Вдали чернеет силуэт мыса Уэйтенси, крошечного полуострова, где сплошной лес и утесы, вдающиеся в мерцающий океан.

Мисти подходит к окну, кладет руки на подоконник и говорит:

— Открыть окно?

Белая краска на подоконнике пузырится и шелушится. Мисти сдирает ее, подцепляя ногтем.

Катая голову по подушке, Табби говорит:

— Нет, мам.

Она говорит:

— Ба Уилмот говорит, папа тебя никогда не любил по-настоящему. Он только притворялся, что любит, чтобы привезти тебя сюда и заставить остаться.

— Привезти меня сюда? — говорит Мисти. — На остров Уэйтенси?

Двумя пальцами она отковыривает чешуйки потрескавшейся белой краски. Подоконник под краской — деревянный, коричневый, лакированный. Мисти говорит:

— Что еще говорила бабушка?

И Табби говорит:

— Ба говорит, ты станешь знаменитой художницей.

На теории искусства не учат, что комплименты бывают больнее пощечины. Мисти, знаменитая художница. Жирная корова Мисти Уилмот, царица гребучих рабов.

Белая краска отслаивается узором, узор складывается в слова. Восковая свеча или топленое сало, может быть, гуммиарабик — невидимое сообщение под слоем краски. Давным-давно кто-то оставил здесь эту надпись, к которой не сможет прилипнуть свежая краска.

Табби смотрит на кончики своих волос, поднеся прядь так близко к глазам, что глаза съезжаются к носу. Табби рассматривает свои ногти и говорит:

— Ба говорит, нам надо устроить пикник на мысе.

Океан сверкает, как та дешевая блескучая бижутерия, которую Питер носил в художке. Мыс Уэйтенси — сплошная чернота. Пустота. Дыра в пространстве.

Бижутерия, которую ты носил в институте.

Мисти проверяет, заперто ли окно, и смахивает в ладонь кусочки отодранной краски. На занятиях в художественном институте вам расскажут, что признаки отравления свинцом у взрослых включают повышенную утомляемость, подавленность, слабость и отупение — эти признаки наблюдались у Мисти почти всю ее взрослую жизнь.

И Табби говорит:

— Ба Уилмот говорит, каждый захочет иметь у себя твои картины. Она говорит, ты напишешь картины, за которые отдыхающие будут драться.

Мисти говорит:

— Спокойной ночи, малыш.

И Табби говорит:

— Ба Уилмот говорит, ты снова сделаешь нас богатыми.

Кивая головой, она говорит:

— Папа привез тебя сюда, чтобы весь остров опять стал богатым.

Держа в ладони чешуйки отодранной краски, Мисти выключает свет.

Сообщение на подоконнике под отслоившейся краской. Там написано: «Ты умрешь, когда станешь им не нужна». Подпись: Констанс Бертон.

Отковырнешь еще краски, и там будет написано: «Мы все умираем».

Наклонившись, чтобы выключить розовую фарфоровую лампу, Мисти говорит:

— Что ты хочешь в подарок на день рождения?

И Табби, тоненький голосок в темноте, говорит:

— Я хочу пикник на мысе, и чтобы ты опять начала рисовать.

И Мисти говорит этому голоску:

— Спокойной ночи, — и целует его перед сном.

10 июля

На их десятом свидании Мисти спросила Питера, зачем он взял ее противозачаточные таблетки.

Он пришел к Мисти, в ее квартиру. Мисти работала над новой картиной. Телевизор был включен, там шла какая-то испанская мыльная опера. На новой картине высилась церковь, облицованная тесаным камнем. Медный шпиль, потускневший до темно-зеленого цвета. Витражные окна, оплетенные паутиной замысловатых узоров.

Прорисовывая ярко-синие двери церкви, Мисти сказала:

— Я же не идиотка.

Она сказала:

— Любая женщина сразу заметит разницу между противозачаточными таблетками и розовыми леденцами с корицей, которыми ты их подменил.

Питер взял в руки ее последнюю картину, дом за белым дощатым забором, картину, которую он вставил в рамку, и засунул ее под свой старый мешковатый свитер. Как будто беременный очень квадратным ребенком, он ходил по квартире Мисти, переваливаясь с ноги на ногу. Вытянув руки по швам, он придерживал картину локтями.

Потом он чуть сдвинул руки, и картина выпала из-под свитера. За один удар сердца от пола, от разбившегося вдребезги стекла, Питер поймал ее двумя руками.

Ты поймал ее. Картину Мисти.

Она сказала:

— Ты на хрена это сделал?

И Питер сказал:

— У меня есть план.

Мисти сказала:

— Я не хочу детей. Я хочу стать художницей.

В телевизоре какой-то мужик швырнул на землю какую-то бабу, и она так и осталась лежать, облизывая губы, ее грудь вздымалась под облегающим свитером. Вроде бы она была офицером полиции. Питер не знал по-испански ни слова. Но испанские мыльные оперы нравились ему тем, что слова персонажей можно было понять, как угодно.