Дневник 1812–1814 годов. Дневник 1812–1813 годов (сборник)

Он велел разыскать меня. «Вам нужны деньги, вот 200 рублей», – сказал он мне. У него было в кармане 4 тыс., но я понял по малости дайной мне суммы, что он с дружеской предусмотрительностью рассчитал мои потребности. Я уверен, что он дал бы мне больше, что он мне все бы отдал, будь это нужно; хотя это было бы чересчур даже для моей широкой натуры. Двухсот рублей вполне должно хватить мне на дорогу и он оказал мне большую услугу, постаравшись как можно меньше обременить меня долгом. Этот добрый Дамас так хорошо знает мой характер, более того, так старался изучить его, что рассудок, а не только благодарность приказывают мне любить его.

У Дибича[383] совсем другой характер (их с Дамасом часто сравнивают): вспыльчивый, откровенный, решительный, твердый, рассудительный, хорошо образованный, хорошо разбирающийся в военных делах, уже генерал-лейтенант или скоро должен стать им, герой дня, вполне заслуживший свою славу; я восхищаюсь им так же, как Дамасом, но не отдаю ему предпочтения за то, что ему больше везет; я люблю его так же, как Дамаса, не будучи ему обязан благодарностью; но мне кажется, что отечество должно получить от него пользу, пока он молод. Он может много сделать, стать полезным, заслужить высочайшие похвалы, но когда возраст охладит его пыл и усыпит его воображение, он будет просто весьма образованным человеком. Так как я пишу только для себя, я решаюсь высказать это суждение и сделать такое предположение.

Я люблю Фредерикса,[384] потому что я всех люблю, кроме порочных людей. Это прекрасный молодой человек, но я ведь и не бываю в обществе людей, мне неприятных. Я знаю его больше, чем других, потому что он очень обязателен; но я знаю его слишком мало, чтобы привязаться к нему. Он заболел и остался (1 января) в Мериче, теперь я получил известие о нем: ему лучше, этого мне было довольно. Почему же теперь, когда я выглянул из окна, сидя у Тулубьева[385] после обеда, мне захотелось, собравши все силы, броситься бегом на улицу, чтобы как можно скорее, не теряя ни секунды, сжать в своих объятиях товарища? Почему мое сердце так забилось при виде синего воротника?[386] Эти чувства особенно меня радуют, когда возникают сами собой, внезапно, непредумышленно, без участия рассудка.

Я писал, что нахожу себе развлечения в Плоцке; но самые приятные минуты здесь кажутся скучными по сравнению с теми, кои я провел вместе с Фредериксом и его братом. Они оба возвращаются в армию, но завтра я еще буду иметь счастье видеть их у себя.

Я предложил Фредериксу повести его в госпиталь, я был там сегодня уже два раза и с удовольствием пойду туда в третий раз. Я уверен, что солдатам приятно видеть меня. Больные убеждаются, по крайней мере, что о них думают, что офицеры следят за тем, чтобы служащие выполняли свои обязанности, и больным становится легче, а выздоравливающие испытывают такое же удовольствие, какое испытывал я при виде своих товарищей; потому что если образование и развило во мне утонченные чувства, которых не знает рядовой солдат, то этому последнему не менее, чем мне, доступны ощущение благодарности и чистая радость добрых чувств.[387]

Я беседую с солдатами, шутка для них больше значит, чем лекарства; веселье, развлечения – вот единственное пособие для выздоравливающих. Мы с Фредериксом разговаривали о своих болезнях, о том, как приятно встретить на улице солдата, и больные с интересом прислушивались к нашей беседе, тема которой была так близка и понятна им.

– Мы счастливее вас, – сказал один из солдат Фредериксу, – когда видим, что наши начальники поправляются после долгой болезни нам на счастье.

– Мы только и молили Бога, – сказал другой, – чтобы вам поправиться.

– Наш поручик приходит каждый день справляться о нашем здоровье, словно отец родной, и мы за него Бога молим.

Я покраснел, потому что терпеть не могу похвал, и постарался отблагодарить их шутками, а внутренне был вне себя от радости. На этот раз слова прощания послужили сигналом для хора благодарностей, и этот приятный гул стоит до сих пор в моих ушах. Нет, это не тщеславие, это сердце говорит, только сердце может испытывать такую радость. Значит, я верно догадывался, что доставляю им удовольствие, и может быть сумею заслужить привязанность солдат, половина которых даже не знает меня по имени, и всего за десять дней, и всего посвящая им полчаса в день, отнятых от прогулки и доставляющих мне приятное рассеяние. Я бы хотел растянуть эти посещения как можно дольше за счет других моих занятий.

Я пишу для себя

11 марта.

Зачем эти постоянные обращения к читателю? К чему эти разговоры, когда пишешь для самого себя?