Дневник 1812–1814 годов. Дневник 1812–1813 годов (сборник)

А теперь сравните со всем этим шедевры живописи. Ведь то все ложь; талант художника предлагает вам красивую рощицу, счастливо расположенное селение, рисует перед вами какую-нибудь из красот природы, но никогда он не выразит ее великого очарования. Если бы даже кисть могла изобразить бесконечное разнообразие красок хотя бы только солнечного захода, разве не мешали бы ей все время законы искусства? Восхищенный раскрывающимся перед ним очаровательным видом художник хватает карандаш. Сейчас же является искусство с компасом и линейкой, устанавливает линию горизонта, размечает планы, одно подвигает ближе, другое отставляет дальше – и пейзаж утрачивает прелесть; глаз, стесненный отмеренным узким пространством, теряет подвижность, и художник лишается приятнейшего из наслаждений – переноситься от предмета к предмету, возвращаться к прежде замеченному, сравнивать его с другим и запечатлевать своим карандашом эти минуты наслаждения.

Вот какие мысли пришли мне в голову однажды вечером на заходе солнца, когда я приблизился к этому монастырю – истинному шедевру готической архитектуры, реставрированному так, что он не оскорбляет современного вкуса. Я был вне себя от досады, что не умею запечатлеть для вас в своей тетради все красоты, приводившие меня в восторг в те минуты. Когда я опустил взор вниз и увидел у себя под ногами нависшую скалу, грозившую обрушиться на домики, рассыпанные по берегу; когда, постепенно подымая глаза все выше, я обратил их, наконец, к противоположному берегу, такой восторг охватил меня, сии великолепные виды так очаровали меня, что я ни о чем не помнил. Обращая взор в разные стороны, я пытался найти хоть какой-нибудь неживописный уголок, но повсюду встречал новые красоты.

В ярости против искусства, недовольный собой, я хотел совсем отказаться от рисования. Я вознамерился было поселиться в этом беленьком домике, таком простом с виду, и наслаждаться красотами, открывающимися оттуда, – но ведь это тоже было бы неразумно.

Я успел набросать пейзаж, который вы здесь видите;[395] каким же жалким показался он мне, когда я взглянул на него дома, как справедливо негодовал я на себя, повторяя размышления, которые пришли мне в голову в час наслаждения истинными красотами природы…

Я решился изложить здесь то, что всем известно – что даже наипрекраснейшие произведения искусства стоят гораздо ниже простейших картин природы.

Трио из «Волшебной флейты»

14 марта.

Г-жа Нейфельд не лишена ума. О ком же еще мне вам рассказать теперь, как не о газетчике, об аптекаре и о людях, с которыми я надеюсь никогда больше не встречаться. Мы ее, конечно, терпеть не можем, потому что она назойлива, часто проливает слезы, дурно обо всех отзывается, но может быть у нее действительно есть причины жаловаться на судьбу? Может быть, она искренне скорбит о супруге, который был ей необходим, как я сужу по состоянию ее хозяйства. Ее назойливость вызвана дурно понимаемой вежливостью; когда же я остаюсь с ней и она видит, что слезы и сплетни принимаются холодно, беседа ее становится интереснее.

К тому же я получил возможность пользоваться клавесином; не отыщется ли для меня и волшебная флейта? Скучные визиты не такая уж дорогая плата за это. Сегодня г-жа Нейфельд сначала полюбезничала, а потом попросила меня петь, и когда мы с Кашкаровым начали прелестный дуэт («Bei Mannern…» и т. д.),[396] она взялась подпевать нам голосом разбитым, но довольно верно, а затем, сделав реверанс и повторив свое вечное «их махе майн комплиман», удалилась, оставив мне тему рисунка и обеспечив, таким образом, два часа приятного занятия.

Продолжение «Размышлений о кампании»

15 марта.

Эта кампания доказывает более всякой другой, что если народ заслужил имя, отличающее его от других европейских наций, то неприятелю, сколь бы он ни был могуществен, опасно вторгаться в пределы этого народа и переносить театр войны на его территорию. Особенно же опасно пускаться на такую авантюру, не установив надежных и хорошо прикрытых коммуникаций. Ему придется прибегнуть, мне кажется, к старинному методу ведения войны; и хотя Жомини порицает австрийцев за то, что они рассчитывали свои действия в соответствии с запасами продовольствия, я думаю, что он не посоветовал бы Наполеону уходить вперед, пока не будут устроены магазины. У Наполеона магазины, конечно, были, но они оказались слишком далеко. К тому же его окружали партизаны и враги (крестьяне), так что он вынужден был более, чем когда-либо двигаться взад и вперед по своей операционной линии.

В настоящее время я еще плохо и мало осведомлен обо всех этих событиях и, наверное, ошибаюсь гораздо чаще, чем если бы обладал всеми необходимыми сведениями, но мне кажется, что если бы Наполеон остановился в Смоленске на зиму, он мог бы добиться успеха в том же году и уж во всяком случае не испытал бы и сотой доли того, что навлек на себя своим дерзким, или скорее безрассудным, походом на Москву.