Мандрыка[391]
[392] – гусар, который стоит на квартире у одного поляка, добился свидания от красавицы, которая занимается хозяйством в том доме (подобно всем особам такого положения, она не имеет ни имени, ни звания) и спит в комнате, соседней с той, где помещаются старик-хозяин и наш молодой влюбленный. Чтобы добраться до нее, надо было пройти мимо постели старого ревнивца, а луна светила ярко, и потому гусару пришлось встать на четвереньки. К несчастью, хитрый старик не спал и, догадавшись, кто мог красться по комнате с такой осторожностью, притворился, будто думает, что в комнату вошла собака, и стал громко кричать, прогоняя ее. При каждой угрозе влюбленный отползал в угол, но потом понемножку продвигался вперед. Когда он опять оказался вровень с кроватью, старик, словно раздраженный назойливостью собаки, схватил палку и отвесил такой удар, что наш гусар, прежде столь предприимчивый, ретировался поспешно, как побитая собака, и был счастлив незаметно пробраться обратно на свою постель.Вчера мы все с полчаса смеялись над этим анекдотом, действительно очень смешным при всех подробностях, и меня просили нарисовать эту сценку. Сегодня, вернувшись в шесть часов домой после обычной прогулки и посещения госпиталя, я решил взяться за рисунок; этот анекдот пришел мне на ум, я уже набросал карандашом комнату, кровати, красавицу у двери… но тут рассудок шепнул мне на ухо, что тема этого рисунка слишком вольна, а ведь он может попасться на глаза Марии.[393]
Так досадно было видеть прекрасные спектакли, которые из-за какой-нибудь одной грубости становились недоступными для молодых девиц. Неужели же, сказал я себе, я испорчу таким образом свой дневник, – и я стер набросок (остатки его еще видны), заменив его… главой, которая может быть вполне доступна даже моей сестре. Но пока я совершал этот похвальный поступок, тщеславие продиктовало мне заменившие рисунок строки, которых я теперь все же должен стыдиться. Чтобы получить удовольствие от анекдота, надо его выслушать целиком, приличие же требует длинных перифраз (я называю приличным то, что не оскорбляет стыдливости юной девицы); здесь анекдот получился не смешным, но в 100 раз более вольным, чем рисунок, который я стер, а я заметил свою глупость, только окончив писать. Я ничего отсюда не вычеркиваю, и потому мне не оставалось ничего другого, как сохранить навсегда это свидетельство моей глупости, чтобы вспоминая его, упрекать себя и исправляться, чтобы помнить, как важно быть настороже, особенно в ту минуту, когда кажется, что побеждаешь в себе дурное намерение; как нужно стыдиться своего неразумия и стараться всегда быть готовым прислушаться к советам разума.Ямщиков[394]
– один из хороших солдат нашей роты. Сегодня утром я встретил его в дурном обществе. Он пожаловался мне, будто солдаты думают, что я их разлюбил, так как забочусь только об одном из них – наименее достойном и наиболее больном. Я возвращался в тот момент из госпиталя и действительно я послал белого хлеба и пива только одному солдату, но это потому, что я сам не знал, как пообедаю. Днем, совершая свою привычную прогулку, я зашел, как всегда, в госпиталь, обошел все палаты и оставил каждому солдату по две булки. «Братцы, – сказал я им, – я сам болел, и теперь у меня нет возможности вам помочь». В один голос они отвечали, что им ничего от меня не нужно, что они рады уж тому одному, что видят меня каждый день. Я вышел поскорее, чтобы избежать чрезмерных похвал и, отведя Ямщикова в сторону, сказал ему: «Я тебя сегодня видел вместе с пьяным, а ведь тот, кто ходит за больными, должен всечасно заботиться о них. Я тебя всегда любил, я знаю, что ты добрый солдат, признайся же мне по правде: ты выпил?». Слезы выступили у него на глазах, на лице его выразилось истинное раскаяние; я убежден, что никогда больше не увижу его навеселе (и сегодня это было едва заметно, но у меня чутье на пьяных). Если мне придется когда-нибудь командовать, без сомнения, справедливость, разумная строгость и такие разговоры сделают гораздо больше, чем хмурость и сквернословие.Искусство и природа
Пойдемте со мной, вы, собирающие в роскошных галереях шедевры искусства и обходящиеся без природы, созерцая подражание ей, – подымитесь на эту крутую гору, подойдите к этому беленькому домику, бросьте взгляд окрест себя. Величественная река плавно катит свои воды, по берегам ее кое-где виднеются деревеньки – и сия картина простирается на много верст. А теперь обратите лицо к этому берегу, полюбуйтесь сим крутым склоном, на котором теснятся дома, колокольни, руины, устремите свой взор на древний монастырь, развалины коего возвышаются перед вами.