Дневник. 1873–1882. Том 1

Затем, оставив в стороне всякие укоры за прошлое, государь объяснил князю Милану настоящее положение дел и тот образ действий, который предстоит Сербии: на первое время держаться спокойно и смирно, но готовиться к тому, чтобы по переходе нашей армии за Дунай примкнуть к нашему правому флангу и тогда действовать не иначе, как по указаниям нашего главнокомандующего. Князь Милан принял все эти наставления беспрекословно, но вышел из кабинета государева смущенным.

Государь сказал мне, что увидит перед обедом Ристича и намерен высказать ему строго всю правду. В чем именно заключался этот разговор, я пока не знаю; но за обедом, к которому были, разумеется, приглашены все сербские гости, я видел, что Ристич сидел как приговоренный к смерти.

После обеда я возобновил знакомство свое с Ристичем, Протичем и Лешаниным, которые все трое бывали в Петербурге, а также познакомился с прочими; но не было ни времени, ни случая завести с ними какие бы то ни было разговоры. Некоторые из них даже затрудняются говорить на иностранных языках, а по-русски или по-сербски разговор не совсем удобопонятен для обеих сторон.

После обеда Игнатьев (который всегда очень охотно издевается над своим начальством) рассказывал мне, что князь Милан поставлен в большое затруднение и недоумение: будто бы канцлер в разговоре с ним говорил ему совершенно другое, чем то, что слышал он от государя. Дело странное, но вполне возможное.

Сербские наши гости остаются и на завтрашний день. Сам князь и его свита заезжали ко мне, и, конечно, я отдал им визиты.

Сегодня же утром, во время утреннего чая, государь обсуждал свои предположения о поездке к месту переправы. Несмотря на попытки великого князя Николая Николаевича, графа Адлерберга, Непокойчицкого и мои отклонить государя от преждевременного прибытия к месту переправы, он все-таки остался при своем решении – приехать туда 11-го числа, к самому началу действий, то есть к открытию огня с батарей, а прежде того сделать поездку в Браилов и Галац. Завтра утром уже отправляется передовой легкий обоз. Остальная часть Главной квартиры двинется отсюда только по отъезде государя, прямо к Журжеву (по железной дороге).

7 июня. Вторник. Отъезд государя отсюда сначала в Галац и Браилов, а затем через Бухарест и Слатину к месту главной переправы откладывается день за днем по причине задержек в приготовлениях к переправам. Сегодня от генерала Циммермана из Браилова получена телеграмма, что он может начать действия в Галаце и Браилове только в пятницу и субботу, поэтому предположенный на завтра отъезд государя отложен до четверга. К тому же ожидают в четверг приезда великого князя Алексея Александровича. Главнокомандующий намерен завтра же отправиться к месту главной переправы.

Между тем дипломатия наша не перестает копошиться и противодействовать военным планам. Граф Шувалов, недовольный последними повелениями государя относительно Болгарии, извещает, будто эта именно перемена в инструкциях возбудила снова воинственное настроение в Лондонском кабинете и в Англии решили приготовить десантный корпус. Дипломаты наши делают как будто нарочно всё, что может преждевременно и совершенно напрасно встревожить другие кабинеты. В английской ноте нас спрашивали только о вопросах, которые специально затрагивают морские интересы Англии и в которых мы, со своей стороны, могли вполне успокоить опасения ее, не делая даже никаких уступок. Мы же, в ответ на это, выложили всю нашу программу и затронули вопросы о будущем устройстве христианских областей Турции. Мало того, те соображения, которые после долгих обсуждений заявлены были для сведения нашего посла в Лондоне в секретной инструкции, немедленно и целиком объявлены английским дипломатам и в то же время берлинскому и венскому правительствам.

Клевреты нашего канцлера разгласили, будто Россия вовсе и не намерена вести серьезную войну, а канцлер для того и сопровождает государя, чтобы заключить мир при первой возможности и уж во всяком случае не переходя Балкан, и что всё дело разыграется в течение лета конгрессом где-нибудь в Швейцарии. Весьма правдоподобно предположение, что, действительно, у нашего престарелого канцлера преобладает давнишняя мечта о конгрессе и он даже во сне видит, какую роль будет сам играть на этом конгрессе, чтобы закончить с блеском свое дипломатическое поприще.

От семьи получил я известия, что все разъехались в разные стороны: жена с двумя дочерьми (Надеждой и Еленой) на Друскеникские воды, дочь Ольга – в Подмосковье к графине Олсуфьевой, Маруся с племянницей – в Бессарабию, в имение Евгения Михайловича Понсэ; осталась в Царском Селе только старшая дочь Елизавета.