Дневник, 1892 г.

Думал: 1) Только и помню теперь, что я сижу в бане, и мальчик пастух вошел в сени. Я спросил: Кто там? — Я. — Кто я?— Да я. — Кто ты? — Да я же. Ему, одному живущему на свете, так непонятно, чтобы кто-нибудь мог не знать того, что одно есть. — И так всякий. Вспомню и напишу после другое.

7 А. Я. П. 92. Если буду жив.

[9 августа.] Были письма от Файнермана и Алехина о том, чтобы собраться, — собор. Какое ребячество! — Написал им ответы. Забыл написать. Они хотят того, что есть последствия того, что дает единение, т. е. чтобы мы делали бы дело Божие и были бы все вместе, без того, что это производит — одинокой работы перед Богом.

Нынче 9 А. Я. П. 92. — Вчера писал немного лучше. Собой так же недоволен: нет любви ни к чему. Правда, что меньше всего к себе, но все-таки — нет ее. Вчера за обедом маленький эпизод о грибах, запрещение собирать их, больно огорчил меня. И это мне должно быть стыдно. Много думал, но ничего не записал и не помню. Вчера читал Бабар[ыкина] Труп, очень хорош[о]. Лева приехал. С ним ничего. — Нынче писал лучше, но мало. Ходил с Сашей за грибами. Очень приятно. Вчера написал письмо Диллону, по случаю письма Лескова. Пришли Попов и Буткевич. Вечером приехала Таня и еще куча народа. Теперь играют наверху со скрипкой. Прочел повесть какой-то барыни — плохая.

Думал только одно: Как ни мало бойся смерти, нельзя, нельзя приступить к этому переходу, такому, какого не было со дня рожденья, — без замиранья сердца. Знаю я, что иду я туда, quo non nati jacent,⁹ что иду я к тому доброму Богу, от к[оторого] я исшел, но не могу без замирания сердца приступить к этому, как не мог бы без замиранья сердца пуститься из балона на парашюте, как бы ни был уверен в верности парашюта.

[21 августа.] Никак не думал, что опять пролетело 13 дней. Завтра 22.

Нынче 21 Ав. Я. П. 92. Всё так же вяло живу, весь поглощенный только своей статьей, к[оторую] всё не кончаю. За это время получил и написал длинное письмо Прокопенке в ответ на его — о живом Христе. В письме этом надо поправить следующее: Я написал сначала, что пылкие, славолюбивые люди, потом написал: некоторые; но надо было написать ни то, ни о другое, а люди, поверхностно понявшие учение Христа, понявшие только последствия его, а не самый способ его, состоящий в установлении каждым человеком своего отношения к Богу; для достижения этих последствий устраивают сообщества людей, требующих друг от друга исполнения известных поступков и, кроме того, стараются сами или напугать или расчувствовать себя различными представлениями так, чтобы желательные последствия были исполнены. Нынче ходил в другой раз с Сашей за орехами. Попов переписывает. Я как будто подвигаюсь тем, что более ясна связь и, главное, что выкидываю красноречие. За это время думал:

1) О воспитании был разговор. С[оня] говорит, что она видит, что дурно воспитывает, что гибнут физич[ески] и нравств[енно]. Но что же делать? Как будто говорят все: Там, что хорошо или дурно — это всё равно, а вот у меня есть одна жизнь, и у детей одна жизнь. И вот я эту одну жизнь погублю, уже не преминую.

2) Говорил с Ван[ей] Горбуновым. Он говорит: «у вас в О жизни сказано, что если чел[овек] умирает, то так надо. Это неправда». Он прав. Это неправда. Этого нельзя сказать. На вопрос: зачем этот умер, а этот жив? нельзя ответить, так же как нельзя ответить на вопрос: где я буду после смерти? Где я буду? Это два вопроса «где» и «буду», спрашивающие о том, в каком я буду отношении к пространству и времени тогда, когда выйду из теперешнего моего состояния, в котором я не могу мыслить вне пространства и времени, когда я перейду в то состояние, в к[отором] может не быть ни пространства, ни времени. Вопрос же о том: зачем, почему этот умер, а этот жив, есть такой же вопрос, спрашивающий о том, в каком отношении к причинности находится человек, вышедший из мира причинности? (Совсем скверно изложил, а кажется, что дело.)

3) Человек, живя в личной жизни, немного похож на лошадь, взятую из табуна, в к[отором] она жила общей жизнью, и к[оторая] запряжена и должна работать, пока ее опять не выпустят в табун. Еще хуже.

4) Мы заставляем других — часто детей — улыбаться шуткам. Это только подобие того, чего мы хотим — чтоб улыбались от умиления любви.

5) Это не мысль, но 13 Авг[уста] я записал, что мне не в минуту раздражения, а в самую тихую минуту, ясно стало, что можно — едва ли не должно уйти.

6) Говорил о музыке. Я опять говорю, что это наслаждение только немного выше сортом кушанья. Я не обидеть хочу музыку, а хочу ясности. И не могу признать того, что с такой неясностью и неопределенностью толкуют люди, что музыка как-то возвышает душу. Дело в том, что она не нравственное дело. Не безнравственная, как и еда, безразличное, но не нравственное. Я за это стою. А если она не нравственное дело, то совсем и другое к ней отношение.

Если б. ж. 22 Авг. Я. П. 92. Был Поша, уехал в Бегичевку. Я всё не могу осилить написать отчет.