Дневник, 1893–1909

После выражения мной глубокой моей благодарности снова настало молчание, но так как Государь не прерывал аудиенции, то я стал говорить о другом и, конечно, прежде всего о делах Исторического общества. Сообщил, что полковник Зайончковский взялся писать биографию Николая I для моего словаря. Государь был очень доволен этим известием. Наконец, я сказал: «Государь, посмотрите, какая отличная погода, отпустите меня и идите гулять». Он отвечал: «Нет, я буду ездить верхом». Мы встали, я еще раз поблагодарил и уехал.

Май

1 мая. Четверг. Годичный обед в новом клубе.

В 10 ½ вечером приезжает ко мне Нольде. Был вызван в Царское Село к 2 ½ часам. Выслушав его объяснение, Государь сказал: «Никогда не должно стыдиться, когда сознаешь сделанную ошибку». Затем старая резолюция была изорвана, и вместо нее Государь написал, что соглашается с большинством. Я попросил Нольде как можно скорее сообщить новую резолюцию подлежащим министрам.

2 мая. Пятница. В Государственном совете начинается рассмотрение законопроекта об учреждении избираемых рабочими старост. Петербургские фабриканты поголовно отвергают проект. Провинциальные говорят под страхом навлечь на себя неудовольствие властей и в особенности московского генерал-губернатора великого князя Сергея Александровича. Превосходно говорит Лопухин, директор Департамента полиции. Я начинаю допрашивать его, возможно ли что-нибудь сделать до уничтожения безумной организации рабочих союзов, в Москве допущенной; но перепуганный председатель Чихачев спешит объявить, что заседание закрыто. Вечером скучное совещание у Чихачева с Герардом, Тернером и Качаловым о мелком кредите.

3 мая. Суббота. В Департаменте законов дело о раздаче орошенных [в] Туркестанской области земель исключительно переселенцам. На заявление товарища министра финансов, что земли эти должны оставаться в руках туземцев, потому что производство хлопка имеет государственную важность для России. Господа Семенов, Куломзин, Стишинский утверждают, что всех туземцев следует прогнать, а всю Туркестанскую землю отдать русским переселенцам!

Вечером Сельскохозяйственное совещание. Обсуждается проект устройства мелкого крестьянского кредита.

4 мая. Воскресенье. В 3 часа у Плеве по семейному делу, защита от шантажа. Получаю записку, поданную Государю Абамелеком, исполненную лжи.

5 мая. Понедельник. Общее собрание только, ничтожные дела.

Свидание в Канцелярии прошений с Будбергом, который прелюбезно предлагает взять на себя переговоры с Маро [?], не сомневаясь, что достигнет развода посредством успенского пожертвования [?].

6 мая. Вторник. В 9 часов 50 минут отъезд в Царское Село. Сажусь в вагон великого князя Михаила Николаевича. Сообщаю ему новости: назначены [в] члены Совета генерал Пантелеев — ничтожность, Шевич — друг Мещерского, Толь — недурной человек, но в этом случае изображающий венок, возлагаемый рукой Плеве на могилу графа Д. А. Толстого. От таких назначений Совету мало пользы. Отставной полковник Безобразов тоже недурной человек, но опасный болтун, получивший задними ходами доступ к Государю и сбивающий его с толку. В вопросах Дальнего Востока назначен статс-секретарь [?]. Самое печальное назначение — генерал-адъютантом градоначальника Клейгельса, который по формально произведенному прокурором Петербургского окружного суда следствию категорически обвиняется в злоупотреблениях, особенно в воровстве. Великий князь очень рад тому, что один из сыновей его назначен генерал-адъютантом[793]. После обедни обычное поздравление, причем император благодарит меня за прекрасный портрет Екатерины, мной ему подаренный. На обратном пути вижусь в вагоне с Николаем Николаевичем, который без умолку сообщает изукрашенные рассказы о его подвигах в прошедшем.