Дневник. 1914-1916

Самого начала я не застал. Пришел я сюда работать в то время, когда уже закуплены были лошади, заказаны в Финляндии двуколки и сбруя, набрана часть команды. С первого же дня началась спешная, большая работа. Мы были заняты с утра до позднего вечера. Возились с лошадьми, гоняли в союз, закупали и забирали в складе все необходимое. Совершенно для меня новое, незнакомое дело: приходилось покупать столы, стулья, обороти, бочки, мазь, седла, кошму и проч. И когда я бегал по лавкам – ног под собой не чувствовал, а вечером, кончив закупки, еле дотащился к дому. Собрали первую половину: лошадей, фурманки, кипятильник, кухню – и отправили с Кузьмой. Я с инвентарем уехал дней на 6 позже. Приехал в Двинск, и сразу стало видно, что транспорт формировался наугад: отсюда не позаботились, по-видимому, дать никаких сведений, не очертили в должной мере предстоящей работы, не пояснили ни условия, ни форму работы. Транспорт не будет прикомандирован к дивизии, базой его будет Двинск. Работа будет такого характера: из какой-либо части извещают о необходимости транспортирования раненых; часть едет туда, другая – в другое место, третья – в третье и т. д. Словом, работа случайная и крайне подвижная, требующая здоровья, выносливых лошадей, более или менее здоровой команды, минимум 5 человек медицинского персонала. Оказались лишними офицерские и солдатские палатки – жить мы будем в квартире; оказались лишними кровати, столы, стулья – все это берется напрокат здесь же, чтобы на случай быстрого отступления не растерять, не бросить свои вещи. Затем о лошадях. Дали такую дрянь, что из 70 присланных безусловно годными оказались только 20 лошадей, остальные или будут отправлены на обозную работу, или совсем высланы. Попались и больные, и хромые, и полудохлые, совершенно негодные к усиленной работе, не говоря уже о том, что почти все они покованные. Из 15 человек прибывшей команды 7 человек пришлось положить в лазарет, а троих из них эвакуировать в Россию ввиду обострившегося туберкулеза. Команда – одно горе. Только уж молчат, а на работу совсем непригодны.

В Москве спали под навесом дней 6–7, и многие простудились. Плата им хорошая: уже более двух недель получают суточные по 75 копеек в день, а здесь, в Двинске, в то же время и бесплатный обед на питательном пункте; кроме того, союз положил им жалованье – 8 рублей в месяц. С этой стороны все благополучно. Из медицинского персонала в наличности пока всего один брат милосердия. Предположено пригласить фельдшера, но и этого будет недостаточно, если только придется транспорт разом делить на 4–5 частей. При каждой части, несомненно, должен находиться хотя бы один брат милосердия. Бюджет на ежемесячное содержание транспорта исчислен в 10 тысяч рублей, цифра солидная, слишком и слишком достаточная. По предварительному подсчету, имея в виду 110 лошадей и 70–80 человек команды, расходы не должны превысить 7–7^ тысяч. Между прочим, такая подробность. В Москве были уверены, что в двуколку можно впрягать одну лошадь, тогда как в военно-санитарных транспортах здесь неизменно впрягается пара, да еще какая пара! Разве можно сравнить с нашей полудохлой мелочью? Словом, очень и очень маленькое было представление у москвичей о форме предстоящей работы.

17 апреля

Городская и земская организации

Эти две за войну широко развернувшиеся организации, казалось бы, должны были, по сущности поставленных задач, идти рука об руку в солидарности, в готовности взаимной помощи, во взаимном уважении. На деле не то. О солидарности говорят где-то там, наверху, люди подписей, главари дела, но раз уже поставлен вопрос о солидарности – этим самым констатируется факт ее отсутствия.

В толщу работников города и земства эти благие пожелания не проникли, там они не привились. Каждый член считает святой обязанностью защищать и золотить ту организацию, в которой работает, и скептически улыбаться и покачивать головой в сторону соседки. Это совершается как-то невольно, даже без намерения уронить соперничающую организацию, по естественной склонности защищать и хвалить то, что касается тебя ближе. Работая в земстве, я сам как-то недоверчиво относился к учреждениям города. Почему выходило так – не знаю: отрицательного о той работе я ничего не слышал и не знал. Когда приходилось встречаться с работниками союза городов – встреча отдавала холодной вежливостью и официальностью; когда встречали немцев, незнакомых, чужих, – раскрывались дружеские объятия, чувствовалось родное, встреча была интимной и искренне-приветной. Я уже не говорю о явном антагонизме союзов с Красным крестом – с ним как учреждением дружить почиталось каким-то компромиссом. Нам чудилось там гнездо бюрократизма, пустой аристократической шайки. Там встречались графини, княжны, особы высокого полета, а наш демократический состав уже по одному этому косо смотрел на Красный крест.