Дневник. 1914–1920

Вчера были самые невероятные слухи, благодаря тому, что немцы идут. Волк-Карачевский говорил у нас в клубе, что сегодня Совет солдатских и рабочих депутатов бежит из Москвы, что немцы взяли Смоленск, что Бологое в руках пленных. И нос совсем повесил. Его жена добавляет, что получила из Вологды письмо, что там ждут со дня на день английской оккупации. Сегодня слышали, что союзники заключили мир с Германией и разделили сферы влияния. В нашем клубе Толстой Павел Михайлович делал доклад вчера об Украине и о Киевских ужасных избиениях. Анисимов читал резолюцию Кооперативного съезда против большевиков – за Учредительное собрание. Слухи Волка – все ложь по сегодняшним газетам, только вчера во «Власти Народа» отмечено, что немцы объявили своей Александровскую железную дорогу до Москвы.

12 февраля

Вчера с последним, верно, поездом вернулся С. из Петербурга. Выехал он ночью с 10-го на 11-е и ехал около 40 часов в товарном вагоне на своем чемодане с двумя бутербродами. На станциях, кроме Бологого, никакой еды. В Бологое (около 12 часов ночи 11-го) он купил кусок гуся. Он был один интеллигент среди солдат и 5 матросов с огромными тюками (верно, награбленного). Матросы и солдаты были с ним товарищески любезны, один дал свой чемодан, чтобы лучше сесть, другие угощали чаем, но так как ему было противно, он взял у них в свой стакан кипятку и развел плитку кофе, размешав ручкой от зубной щетки. Матросы уже в Любани выломали печку из другого вагона и стали топить, так что было сверху тепло, но ночами страшно холодно (дома после коньяка не могли согреться). Еще в Петербурге у С. явилось чувство, что в субботу он не уедет (и действительно, в ночь на субботу прекратилось движение), и он поехал на вокзал в 8 часов вечера в пятницу; вокзал был оцеплен красногвардейцами, которые пускали солдат с отпусками, а пассажиров с билетами, но вокзал был битком набит. Пять поездов один за другим отходили, их подавали уже набитыми, тогда толпа бросалась на них, но влезть было нельзя, кто-нибудь выбивал одно окно и, как по сигналу, сыпались все стекла, люди лезли в окна. На один из поездов С. удалось влезть в прицепленный вагон II класса и занять верхний диван,[219] при влезании он расшиб себе ногу о подножку, так как влезал с земли, оборвалась ручка у чемодана, потому что сзади его старались сорвать с подножки, и ему пришлось чуть не врукопашную вступить. Потом объявили, что вагон испорчен и не пойдет, публика не верила и не хотела вылезать. Когда поверили, то оказалось, что другой поезд уже битком набит. С. решил ехать на подножке, стал, но когда поезд тронулся, он сообразил, что солдаты, наполнявшие вагон, спихнут его, как штатского, и спрыгнул. На локомотиве, куда он попытался (было) устроиться, было столько народу, что машинист сказал, что больше нельзя. Наконец в третьем часу ночи подали 75 товарных вагонов, и он влез. Каждого нового влезающего сверх того, что влезло сначала, уже не пускали, образовав сразу что-то вроде содружества для обороны вагона. «Какие же вы товарищи?» – говорили им, но они не пускали. Резкая разница между матросами и солдатами. Матросы все вооружены и без отпусков, солдаты – без оружия и с отпусками. Матросы спрашивали солдат: «Как вы отдали оружие?» – «Да нас загнали по 10 человек для проверки отпусков, окружили красногвардейцами и отобрали» – «Зачем отдавали, я бы один 10 красногвардейцев (ругань) зарезал бы». И начинается страшная ругань красногвардейцев, что они грабят, что у одного нашли 15 тысяч, и т. д. Когда заговорили о войне: «Довольно мы в окопах три года сидели, пусть они теперь повоюют». Они – красногвардейцы. «Они работали на оборону, были на учете, теперь заводы закрываются, они и идут в Красную гвардию, пусть повоюют, да они разве куда-нибудь годны», и т. д. «А если немцы придут?» – «Пусть порядок заведут». Ехал рабочий-сектант, говорит им: «Вот вы Бога уничтожили, а он всех ваших богов уничтожит». Матрос решил, что подразумевается Ленин и компартия и говорит: «Конечно, Ленину и другим теперь уже конец». Сер. спросил: «А если монархия?» – «Пусть; плохо будет – опять свергнем». И пустились в рассказы про Распутина и про всю грязь его, не щадя царицы и царевен.