Дневник (1918-1919)

Между тем контрразведка без ведома Винниченко захватила в одну из ночей Пятакова и неизвестно куда его дела; потом уже выяснилось, что его убили где-то около Поста-Волынского и засыпали снегом. Этот турецкий способ борьбы с политическими противниками, естественно, очень возмутил большевиков, и они готовились тогда же выступить с оружием в руках против украинского правительства, но неожиданно ночью Богдановский полк^{93} арестовал все части киевского гарнизона, состоявшего из московских большевиков, и, посадив их в запертые вагоны, вывез их за пределы Украины.

Так началась московско-украинская война.

Когда перед Рождеством послали было войска против большевиков, которые уже захватили Харьков, то по дороге почти вся армия, в том числе и Богдановский полк, разбежалась по домам с оружием и лошадьми. Военное начальство держало это в большой тайне, потому что еще надеялось, что после праздников казаки вернутся в свои части, но напрасны были эти ожидания — казаки были рады, что наконец добились домой. Широким кругам общества не известно было критическое положение Украины, так как газетам запрещено было писать об истинном положении на большевистском фронте, а я через сыновей знал все, что происходит на фронте, и о настроении нашего правительства, и что говорится и решается в Центральной Раде.

Я советовал Винниченко организовать армию из кулаков-гроссбауэров, выбрав из казаков тех, у которых родители имеют более 10 десятин (гектаров), земли, а остальных распустить по домам; я был уверен, что армия, собранная из кулацких сыновей, будет твердо стоять против большевиков, потому что видел, как мои земляки, сыновья зажиточных крестьян, были решительно настроены против большевиков.

Но Винниченко и слушать об этом не хотел, а всю надежду возлагал на армию, которую Секретариат должен был организовать из городских украинских рабочих. Потом оказалось, что эта горстка свидомых украинских рабочих не могла устоять в Киеве и против местных большевиков.

Из газет общество знало, что одна украинская армия поехала на Харьков через Полтаву, а вторая — через Конотоп, чтобы отрезать большевистскую армию от Московии, и утешалось тем, что окруженные со всех сторон большевики будут разбиты и уничтожены до основания.

Под таким впечатление огромная масса народа собралась в клубе встречать Новый 1918 год, первый Новый год в своей державе; был кое-кто из министров, а среди них — и Председатель Министерства Винниченко. Когда пробило 12 часов, и все уселись за столы, то глаза всех обратились на Председателя Правительства, в надежде, что он первый провозгласит тост за Украину и скажет подходящее слово, но он сидел молча, нахмурившись, а на просьбу старейшин клуба сказать хоть коротенькое слово, ответил решительным отказом, ссылаясь на усталость. Тогда обратились к Н.Шаповалу^{94}, министру почт и телеграфа; он долго отказывался, колебался, а наконец, как-то будто несерьезно, словно в шутку, сказал примерно следующее:

— Вот вы, люди добрые, собрались веселые, радостные встречать первый Новый год в своей собственной хате и не думаете, и не гадаете о том, что этот первый год, может, будет и последним. Я, как министр почты и телеграфа, имеющий самые достоверные и самые последние сведения, уверен, что Украине осталось жить, может, не более двух недель. Вскоре придут сюда большевики и сведут на нет все, что до сих пор здесь было сделано, а правительство Украинское должно будет бежать.

Эта речь произвела на всех впечатление грома с ясного, чистого неба; на миг все притихли, притаились, будто оглушенные, а затем, будто не доверяя Шаповалу, с тревогой обратили взоры на Винниченко, надеясь, что тот опровергнет его слова.

Винниченко, видя, какое впечатление произвела на присутствующих речь Шаповала, и желая подбодрить общество, стал доказывать, что дело не такое безнадежное, что действительно, хоть мы, может, и не удержимся в Киеве, отступим к Белой Церкви под защиту Вольного Казачества^{95}, и, опираясь на вооруженное крестьянство, со временем вытесним большевиков с Украины.