Дневник (1918-1919)

Винниченко, этот лучший оратор среди тогдашних политических деятелей, на этот раз мялся, заикался, подыскивая выражения и, видимо, очень волновался. Не знаю уж, чья речь больше ошеломила присутствующих — то ли Шаповала, то ли его. Все надеялись, что Винниченко решительно опровергнет слова Шаповала, скажет, что большевики уже окружены нашей славной армией и сгинут в Харькове, что положение Украинской державы — лучше не может быть, а он возлагает надежды на Вольное Казачество, которое организует какой-то авантюрист Полтавец^{96} с легкомысленным д-ром Луценко^{97}, и которое избрало своим атаманом неизвестного в украинских кругах русского генерала Скоропадского^{98}, который, говорят, и говорить по-украински не умеет. А что же наша миллионная армия, которая на двух военных съездах через своих делегатов так горячо высказывалась за Украинскую державу? Что же случилось с тем войском, которое было послано в Харьков? Неужели разбито? Такие вопросы были у всех на уме и на устах. Общественность наша и не догадывалась, что в миллионной украинской армии свидомых надежных украинцев тогда и было, может, столько же, сколько тех делегатов; они горячо выступали на митингах за Украину и просвещали других, поэтому их и посылали делегатами на съезды, а все остальные были мало или совсем несвидомые, они только рвались домой, на Украину. Обществу и в голову не приходило, что вот так, вдруг сразу по щучьему велению, не может темная солдатская масса вся стать национально сознательной; оно по делегатам судило и о тех, кто их послал. А когда оказалось, что самые надежные казаки Богдановского полка разошлись по домам, тогда все ясно увидели, что наступает катастрофа, потому что на все эти полки, стоявшие в Киеве, никаких надежд нельзя было возлагать. Всем известно было, что они занимались ночью грабежом мирных жителей, днем спали, вечером лузгали «насіння» (семечки подсолнуха) на Крещатике и не проявляли никакого желания воевать с большевиками. Напротив, они с нетерпением ждали их прихода; одни, чтобы разбежаться по домам, другие — чтоб присоединиться к ним для открытого грабежа «буржуев». Они все были озлоблены против Центральной Рады, одни за то, что она не пускает их домой, другие — за то, что не позволяет делить «буржуйское» имущество, и все — за то, что Центральная Рада не организовала для них ни помещения, ни такого содержания, которое они имели при царском правлении. Они так рвались из Петрограда, с северного фронта спасать «родную Украину» (собственно домой), с огромным напряжением и потерями пробивались через ряды московской армии в Киев, а здесь для них никто не приготовил ни казармы, ни пищи, и они сами должны были добывать себе жилье, иногда выбрасывая больных из госпиталей, сами должны были самовольно забирать муку и другие припасы из интендантских складов. Выходит, что не большевики их враги, а «буржуазная» Центральная Рада, члены которой мягко спят, сладко едят и совсем не заботятся о казаках и бедном народе, а большевики — напротив: землю уже отдали народу, солдатам платят хорошие деньги и еще и позволяют «конфисковать» у буржуев награбленное ими добро. Действительно, наше Военное министерство, состоящее из гражданских людей и из прапорщиков, людей молодых, неопытных, неспособно было организовать для своей армии ни материальной, ни духовной пищи, и казаки томились, ничего не делая, учились только от большевистских агитаторов, что Центральная Рада состоит из одних буржуев, а Генеральный секретариат — из одних «генералов», а Ленин работает на армию и народ и позволяет «грабить награбленное».

Все это знал Винниченко, потому что ему рассказывал мой сын, который читал лекции казакам в казармах, знал и от меня, потому что я рассказывал ему со слов Лямки и матроса Артюха. Но он сам ничего не мог сделать, а только обвинял военных министров, сначала Петлюру^{99}, а потом Порша; видимо, и те это знали, но и они ничего не могли сделать со своим командным составом, состоящим почти исключительно из прапорщиков, потому что кадровые офицеры, за небольшими исключениями, все были врагами украинской державы и предпочитали большевистскую Россию, а не Украину. За это они и поплатились своей жизнью, потому что когда большевики вошли в Киев, то расстреляли, говорят, около пяти тысяч русских кадровых офицеров, которых застали в Киеве.