Дневник (1918-1919)

Сегодня приехал В.К.Винниченко, которому мы страшно обрадовались. Он как уехал из Киева в первые дни наступления большевиков, так с тех пор и слуху о нем не было. Говорили, что большевики его расстреляли, — были такие, кто это видел своими глазами, — другие рассказывали, что он уже сошел с ума, что у него прогрессивный паралич и т.п. Оказалось, что он несколько дней скрывался в Святошино, а потом поехал в Крым, но свернул с того пути и отправился в Бердянск, где и пересиживал все время среди большевиков. Там его и ограбили и не раз хотели расстрелять, хотя он там проживал по паспорту городского учителя. При всем том большевистская пресса, — а он там читал только ее, — произвела на него очевидное воздействие, потому что теперь он все говорит о необходимости заведения государственного социализма, об уничтожении денег и введении трудовых единиц[47] и прочей галиматье. Доказывает, что это все можно легко сделать, и большевики сделали бы, если бы им не мешали. Жалеет, что Ц. Рада перед приходом большевиков не передала власть своим большевикам и левым эсерам. Я, зная, что Винниченко не может спокойно вспоминать фамилию Грушевского, смеясь, говорю ему, пусть он объединится со своим единомышленником Грушевским, потому что и тот говорил, что надо переизбрать Ц. Раду, выбросить из нее буржуазные элементы, установить советскую власть и теперь говорит, что Украина должна быть «оплотом социализма», что нужно твердо проводить социализацию земли и т.д., тогда и у нас будут свои Ленин и Троцкий^{154}. Но тогда говорю, и против Вас будет такое возмущение в интеллигентно-буржуазных кругах, как против Грушевского, которого некоторые его знакомые не могут спокойно вспоминать. Как-то после собрания Общества содействия науке и искусству, на которое не пришел Грушевский, надо было сообщить ему об избрании новых членов, но ни у кого не было желания идти к нему, а я охотно согласился сообщить ему, так В.М.Леонтович, после собрания, когда мы остались вдвоем, говорит мне: «Я удивляюсь, как у Вас есть желание видеться с таким мерзавцем!» А когда я запротестовал против таких эпитетов по отношению к Грушевскому, говоря, что нельзя так ругать человека за то только, что он других убеждений чем мы, то Леонтович раздраженно, аж дрожа и как-то подскакивая, воскликнул: «С какой охотой я бы его по морде, по морде; всю бороду ему повыдергивал бы…» На это я, смеясь, говорю, что Вы все время за глаза так бахвалитесь, а как встретитесь, то расцелуетесь, так как Вы — известный любитель целоваться. — «Ни за что!» — ответил Леонтович.

Но через несколько дней он, встретившись с Грушевским, не решился выказать ему свое возмущение против него и расцеловался! А когда я заметил, что получилось так, как я говорил, то Леонтович ответил: «Но я так холодно его поцеловал, что он второй раз не полезет целоваться».

29 апреля

Три дня назад я выехал как представитель «Старой Громады» с комиссией по благоустройству могилы Т.Г.Шевченко.

Комиссия состояла из представителей губернского земства — председателя Петлюры, члена Снижного^{155}, архитектора, специалиста по укреплению провалов, лесовода, садовода, комиссара могилы В.К.Королива^{156}, — всего из десяти душ, а в Каневе еще примкнули к нам член уездной управы и городской голова. Там мы советовались о том — как обустроить могилу, сколько земли прирезать вокруг могилы, сделав ее государственной, как овраги надо закрепить, где развести парк, куда сделать выезд на гору, откуда провести воду, где поставить летние бараки для приезжих и т.д.