Дневник. 1918-1924

В 5,5 часов я и предстал перед ясные очи этого сановника, его непосредственного начальства. Уже форменного коммуниста не было в том узеньком кабинете инструкторского отдела, который они занимают вдвоем, но, тем не менее, этот старый с проседью человек беседовал со мной, хотя и любезно, но с оттенком официальной сдержанности, видимо, борясь между сознанием, что лишь нужно оказать какие-то особенные почтения, и нежелательностью показаться слишком уступчивым, любезным лично и в отношении представляемого учреждения. Но в общем он выказал больше любезности, нежели служебной непреклонности, и, поговорив с секретаршей и с самим судьей — «страшным» Держибаевым, добился того, что меня отпустили сейчас же после общей переклички, получив на это подготовленное тем же Шехтером согласие прокурора и трех адвокатов. Но это уже было в 8 часов, а до того я маялся более двух часов, сначала ожидая вынесения приговора по предыдущему делу (каких-то портных, воровавших обрезы и шивших готовые платья слишком маленьких размеров. Бедных людей, принужденных к этому голодом, о чем едва ли было дозволено говорить их защитникам, присудили к четырем и двум годам лишения свободы, но с применением амнистии к 6-й годовщине Октябрьской революции и Дня работницы сократили сроки наполовину). Затем — десятиминутный перерыв, затянувшийся на час, и приступили к делу, для которого я вызван. «Мои» обвиняемые — люди старые и жалкие, которых я вижу в первый раз, — это тощий, жалкий еврей, объявивший себя по профессии и по роду занятий столяром. «Глава» обвиняемых — круглолицый усатый Иван Иванович, по статусу и с виду скорее рабочий, одет в белорусский светлый полушубок, член РКП, состоящий в партии, по профессии — кузнец, по роду занятий — ночной смотритель инвалидного дома. Я обвинения еще не слыхал, но, вероятно, это он был смотрителем детского приюта и продавал оттуда вещи. Моменты ожидания я использовал на изучение места действия и действующих лиц.

Происходило это в зале, подпертом дорическими колоннами без канелюр стиля евро с крестовым камином, на таком же стуле с крестом черной клеенкой внедрили и меня. Конец предыдущего дела я просидел у адвокатского стола на случайном стуле. Его мне достал Шехтер, заходивший несколько раз в зал, видимо, следя за тем, чтобы меня «не обидели». Еще заметил вообще крайнее отсутствие эстетического декорума (в русском суде его раньше не было) и в частности в толчее растерянного стада, состоящего из некоторого процента любопытных (для входа ничего не требуется), из родственников (и вообще провожатых), обвиняемых, а также из свидетелей, пока их не вызвали в начале дела судьи и не выпроводили гурьбой в свидетельскую (по предложению следователя, не явившихся четырех постановили оштрафовать на 20 рублей золотом каждого и присудить к «приводу»). Впрочем, после окриков и коменданта, и судьи толпа эта успокоилась, расселась и уплотнилась, так что все пространство по линии первых скамеек оказалось пустым.

Когда после прочтения приговора (Шехтер умиленно указывал мне, до чего мастерски он составлен) судья распорядилась взять под стражу некоторых осужденных, то через волнующееся стадо публики (тут же и происходило лобзание освобожденных, прощание с уводимыми) пробились четыре красноармейца в серых шинелях и в фуражках с револьверами у пояса и, лавируя между этими группами с унылым благодушием, повели их в узилище…