Дневник. 1929-1969. Т. 2

13 апр. 1962. <...> Я забыл записать, что 11 апр. Твардовский, отправляясь в Ленинский Комитет голосовать, не достал машины. Жена его почему-то не прислала ему «Победы». Он пошел пешком на станцию и с большим трудом доехал в поезде. Очень против меня ораторствовала Елена Стасова, с к-рой у меня было столкновение в Барвихе. <...>

14 апр. воскресенье. <...> Твардовский сидит с компанией в холле. Я проходя говорю: «Совет старейшин». Он отзывается: «Совет Курейшин». (Это стоит суетории⁷).

18 апр. Сегодня были у меня из Гослитиздата Софья Петровна Краснова и новый заведующий отделом литературоведения. Мы выработали 6 томов моего Собрания Сочинений. Ох, сколько предстоит мне работы. <...>

19 апр. <...> Твардовский входит в столовую майестатно хозяйской походкой человека, только что оторвавшегося от интересной и важной работы. Странно, что он на ты с Вадимом Кожевниковым и что они так мирно беседуют. <...> Читаю Ажаева. Я даже не предполагал, что можно быть таким неталантливым писателем. Это за гранью литературы.

22 апр. Хотел ли я этого? Ей-богу, нет! Мне вовсе не нужно, чтобы меня, старого, замученного бессонницами, показывали в телевизорах, чтобы ко мне доходили письма всяких никчемных людей с таким адресом: «Москва или Л-д Корнелю Чуйковскому», чтобы меня тормошили репортеры. Я потому и мог писать мою книгу, что жил в уединении, вдали от толчеи, пренебрегаемый и «Правдой» и «Известиями». Но моя победа знаменательна, т. к. это победа интеллигенции над Кочетовыми, Архиповыми, Юговым, Лидией Феликсовной Кон и другими сплоченными черносотенцами. Нападки идиота Архипова и дали мне премию. Здесь схватка интеллигенции с черносотенцами, которые, конечно, возьмут свой реванш. В «Правде» вчера была очень хитренькая статейка Погодина о моем... даже дико выговорить! — снобизме⁸.

Первым приехал меня поздравить Лев Ст. Шаумян.

Две недели мастера, вооруженные отбойными молотками, уничтожают памятник Сталину, торчавший в Барвихе против главного входа. Целый день, как бормашина у дантиста, звучит тр-тр-тр отбойных молотков.

Екатерина Павловна Пешкова, которую я навестил, чувствует головокружение — ее «шатает».

30 апреля 1962. Ек. Павл. Пешкова получила от Марии Игн. Бенкендорф (Будберг) просьбу пригласить ее к себе из Англии. Ек. Павловна исполнила ее желание. «Изо всех увлечений Алексея Максимовича — сказала она мне сегодня — я меньше всего могла возражать против этого увлечения: М. Игн.— женщина интересная». Но тут же до нее дошли слухи, будто Мария Игн. продала каким-то английским газетам дневники Ал. М-ча, где говорится о Сталине. «Дневников он никаких никогда не вел,— говорит она,— но возможно, что делал какие-нибудь заметки на отдельных листках». И вот эти-то заметки Мария Игн. могла продать в какое-ниб. издательство. Лицо Екат. Павл. покрывается пятнами, она нервно перебирает пальцами. <...> Заговорили опять о Марии Игнатьевне. «Когда умирал Ал. Максим., она вдруг дает мне какую-то бумажку, исписанную рукою Крючкова — и подписанную Горьким. «Пожалуйста, А. М. просил, чтобы вы передали эту бумажку Сталину, а если нельзя, то Молотову». Я сначала даже не взглянула на эту бумажку, сунула ее в карман халата, но потом гляжу: да это — завещание! — обо мне ни слова, все передается в руки Крючкова!» (И опять на лице красные пятна.) Вот воспоминания, терзающие эту беспокойную душу.

5 мая. Ну вот и кончается моя Барвиха. Завтра уезжаю. Очень рад. <...>

19 мая. В Англии я был в 1903—1904 годах — провинциал, невежда. Шестьдесят лет назад. Cadbury Cocoa и Beechamp's Pills, Review of Reviews* — нищий — из Russel Square я был выгнан в Tichfield Street — улица безработных, воров и проституток: настоящий slum**. Теперь половина пятого — в 8.30 отлетает мой самолет. В 80 лет — я ничего не чувствую, кроме усталости.

* Какао Кадбери, таблетки Бичампа, Обзор обзоров (англ.).

** Трущоба (англ.).

21 мая. Летели мы очень хорошо. В самолете мне с Мариной достались отличные места. Впереди. Ни с кем не познакомились в пути. Видели далеко, глубоко под собою — облака. Пролетели над Копенгагеном, и вот Лондон. Встретил меня Ротштейн и незнакомец. Оказывается, я гость Британского Совета. В Посольство — мимо Кенсингтон Garden — знакомые места. Чуть не плачу от радости. Сопровождающий меня англичанин — оказался тем самым Норманом, которого я встретил в Переделкине! Шел по Переделкину молодой человек без шляпы, я догадался, что это — англичанин, затащил его к себе — и он прочитал мне по моей книге Броунинга «О Галупи Балтасаро this is very sad to find»*. Оказывается, он — работник Британского Совета. В Оксфордском Randolf Hotel — две прелестные комнатки с тремя зеркалами каждая, но без письменного стола. Встретил нас С. А. Коновалов без шапки — бесконечно милый. <...>

* как печально это обнаружить (англ.).