Дневник. 1929-1969. Т. 2

Милая Аня Дмитриева! Я все больше привязываюсь к ней.

Вечером — блаженный час с правнучкой.

Утром я долго смотрел на Маришу из окна. Она в полном уединении собирала песок с отдаленной кучи и носила его к крыльцу. Я сказал ей: что ты делаешь? Ей стало неловко, ей не хотелось играть при свидетелях, и она (о детское лукавство!) сказала:

— Уходи от окна, ты простудишься! <...>

Вторник 17. Сентябрь. <...> С моими книгами — худо. «Библию» задержали, хотя она вся отпечатана (50.000 экз.). «Чукоккалу» задержали. Шестой том урезали, выбросив лучшие статьи, из оставшихся статей выбросили лучшие места. «Высокое искусство» лежит с мая, т. к. требуют, чтобы я выбросил о Солженицыне.

Я оравнодушил, хотя больно к концу жизни видеть, что все мечты Белинских, Герценов, Чернышевских, Некрасовых, бесчисленных народовольцев, социал-демократов и т. д., и т. д. обмануты — и тот социальный рай, ради которого они готовы были умереть — оказался разгулом бесправия и полицейщины.

Каждое утро ко мне приходит Маринка — мешает мне заниматься, но радует мое сердце — сама выдвигает ящик, достает магнит, прикладывает его ко всем скрепкам, достает лупу, смотрит на свои пальцы, говорит: «огромные», достает пружину, подаренную Россихой, и сует ее в башмак — и т. д. Сейчас узнал, что ко мне, возможно, приедет Солженицын, которого выследили в его деревне, где он писал. <...>

Вторник 24. Сентябрь. Вчера был Май Митурич с дочкой Верочкой, лет 14-ти. Показывал талантливые рисунки к «Бармалею». Все очень цветасто — и страшно. Бармалей — страшилище. Умолял его убавить страха. <...>

Среда 25. Сентябрь. В гости приехала Елена Сергеевна Булгакова. Очень моложава. Помнит о Булгакове много интереснейших вещей. Мы сошлись с ней в оценке Влад. Ив. Немировича-Данченко и вообще всего Худож. Театра. Рассказывала, как ненавидел этот театр Булгаков. Даже когда он был смертельно болен и будил ее — заводил с ней разговор о ненавистном театре, и он забывал свои боли, высмеивая Нем.-Данченко. Он готовился высмеять его во второй части романа.

Четверг 26. Сентябрь. <...> Пишу письмо Люсичевскому (так у автора.— Е. Ч.) Карпова написала, что мне типография хочет рассыпать набор «Высокого искусства». Завтра приедет Ася Берзер, посоветуюсь с ней и решу.

Пятница 27. Сентябрь. <...> Вчера была поэтесса двадцати одного года — с поклонником физиком. Стихи талантливы, но пустые, читала манерно и выспренне. Я спросил, есть ли у нее в Институте товарищи. Она ответила, как самую обыкновенную вещь:

— Были у меня товарищи — «ребята» (теперь это значит юноши), но всех их прогнали.

— Куда? За что?

— Они не голосовали за наше вторжение в Чехословакию.

— Только за это?

— Да. Это были самые талантливые наши студенты!

И это сделано во всех институтах.

Говорят, что в Союзе Писателей Межелайтис, Симонов, Леонов и Твардовский отказались выразить сочувствие нашей Чехословацкой афере.

Суббота 28. Сентябрь. Восстановилась ясная погода. <...> Пишу письмо Лесючевскому — по совету Люши и Аси.

Утомлен очень. Ася Берзер — прелесть, талантливая журналистка, хороший критик, я был рад ее приезду. Она вместе с Люшей провожала на самолет Виктора Некрасова. Тот напился. И, увидев портрет Ленина, сказал громко:

— Ненавижу этого человека. <...>

Вторник 1. Октябрь. <...> Отделывал письмо Люсичевскому.

Безумная жена Даниэля! Оставила сына, плюнула на арестованного мужа и сама прямо напросилась в тюрьму. Адвокатши по ее делу и по делу Павлика — истинные героини, губящие свою карьеру. По уставу требуется, чтоб в политических делах адвокаты признавали своих клиентов виновными и хлопотали только о снисхождении. Защитницы Павла и Ларисы — заранее отказались от этого метода²⁹.

С моей книжкой «Высокое искусство» произошел забавный казус. Те редакторы, которые потребовали, чтобы я изъял из книги ту главку, где говорится об Ал. Ис.,— не подозревали, что на дальнейших страницах тоже есть это одиозное имя. Я выполнил их требование — и лишь тогда Шубин указал им, что они ошиблись. С Конюховой чуть не приключился инфаркт. Я говорил с ней по телефону. Она говорит: это моя вина... теперь меня прогонят со службы. Что делать? Я сказал: у Вас есть единственный выход: написать мне строжайшее требование — официальное, и я немедленно подчинюсь приказу.

— Хорошо! — говорит она. — Я пришлю вам такой приказ — за своей подписью.

— Пожалуйста. <...>