Дневник. 1929-1969. Т. 2

Я бросился к редактору (кажется, Бескину). Но у Щеголева была сильная рука: Демьян Бедный, с которым он дружил. И я потерпел поражение.

Нужно же было так случиться, что и обратно мы ехали в одном купе. Он на нижней полке, я на верхней.

Едва он появился в вагоне, я стал шептать какие-то сердитые слова и громко демонстративно вздыхать.

— Что это вы вздыхаете?

— Я вздыхаю о том, что в нашей стране столько жуликов.

Он догадался, в чем дело.

Мы помолчали, и наконец он сказал:

— Хотите яблочко?

Я взял яблоко, и у нас установился мир. В Питере он отказался от Некрасова, которым никогда не занимался вплотную.

_________

Я познакомился с ним в 1906 году в одном из игорных притонов. Его приговорили тогда к заключению в крепости, и он накануне ареста проводил в этом лотошном клубе свою, как он говорил, последнюю ночь. Я попал в этот притон впервые вместе с Сергеевым-Ценским. Мы взяли за рубль одну карту на двоих и сразу же выиграли. Не зная, что по этикету клуба выигравший должен сделать равнодушное лицо и негромко сказать: довольно — мы закричали в восторге: «Мы выиграли! мы выиграли! прекратите игру». Все обратили на нас внимание — в том числе Щеголев, сидевший в соседней комнате. Он по-домашнему расположился за круглым столом, за которым сидели сторублевые кокотки, чинные, как классные дамы, одетые богато, но скромно. Этим девам Щеголев раздавал по рублю, чтобы все они покупали себе карту лото, но когда кто-нибудь из них выигрывал, половину выигрыша она отдавала Павлу Елисеевичу. Он же держал себя так, словно он — размашистая натура — прожигает жизнь. Был он уже тогда толстяком с очень широкой физиономией — и было в его брюхатости и в его очень русском, необыкновенно привлекательном лице что-то чарующее. Чувствовался во всех его повадках прелестный талант.

_________

Когда наступила революция, его при содействии Демьяна Бедного сделали главным оценщиком всех материалов, поступающих в госуд. архивы после конфискации этих материалов у частных лиц. Помню, как он ликовал, найдя портрет молодой Анны Керн. До тех пор был известен лишь один портрет этой женщины, запечатлевший ее старухой. Между тем, хотелось ее изображение, относящееся к тому времени, когда она отдалась 26-летнему Пушкину, после чего он написал знаменитое:

Я помню чудное мгновенье!

Щеголев отыскал ее юный портрет и продал его Пушкинскому Дому. Пушкинский Дом (Котляревский, Ник. Пыпин) гордились новым приобретением. Но приехала из провинции какая-то бесхитростная архивистка и простодушно сказала:

— Ах, и у вас есть эта Волконская!

Щеголев продал Пушкинскому Дому портрет какой-то захудалой Волконской в качестве портрета Анны Керн. <...>

Среда 31. Июль. Была Наталья Ильина, умница. Привезла сестру француженку (Ольгу) и ее дочь Катю. Ездили все вместе к Литвиновым. <...>

Очень помогает Владимир Осипович,— идеальный секретарь — поразительный человек, всегда служащий чужим интересам и притом вполне бескорыстно. Вообще два самых бескорыстных человека в моем нынешнем быту — Клара и Глоцер. Но Клара немножко себе на уме — в хорошем смысле этого слова — а он бескорыстен самоотверженно и простодушно. И оба они — евреи, т. е. люди наиболее предрасположенные к бескорыстию. (См. у Чехова Соломон в «Степи») <...>

Пятница 2. Август. Подготовили 6-ой том к печати — вместе с Вл. Ос. Глоцером и ждем Бонецкого вместе с Софой. Они прибыли ровно в 4. Я разложил на столе все статьи изувеченного тома. И тут Бонецкий произнес потрясающий монолог: оказывается, я обязан написать предисловие о том, что я долгим, извилистым, «сложным и противоречивым» путем шел в своей писательской карьере к марксизму-ленинизму и наконец пришел к этой истине, чтó явствует из моих книг «Мастерство Н-ва» и т. д.

А в этом томе я печатаю статьи, ошибки коих объясняются тем, что марксизм-ленинизм еще не осенил меня своей благодатью.

Эта чушь взволновала меня. Сердце мое дьявольски забилось. И я, наговорив всяких глупостей, прочитал написанное мною предисловие к VI тому, над которым мы столько трудились вместе с Марианной Петровной и Глоцером. К моему изумлению, приверженец Маркса и Энгельса вполне удовлетворился моим предисловием и сказал:

— Это как раз то, что нам нужно!²⁸

«Обзоры» мои остались неприкосновенны, нужно только выбросить из них упоминание о горьковской «Матери»,— maman, как игриво выразился Бонецкий.

Дальше оказалось, что многого в этом томе он не прочел и говорит лишь понаслышке. Мою статью «Литература в школе», забракованную Софой, теперь признали вполне пригодной. Вообще оказалось все зыбким, неясным, но «Короленко», «Кнутом иссеченная Муза», «Жена поэта» полетели теперь вверх тормашками.

Потом Бонецкий стал рассказывать анекдоты, подали закуску и коньяк, и мы благодушно отправились гулять по Переделкину, встретили Нилина, посмотрели здание строящегося Дома творчества и — двоица отбыла вполне удовлетворенная и собою и мною. <...>

Среда 7. Август. <...> Пришла Маша Слоним, разбирали с ней детские книги, какие она могла бы перевести.