Дневник 1939-1945

Однако я признаю, что этим отчаянием Сартр сближается с Ницше (и с Мальро), но Ницше так никогда и не смог в сердце своем полностью порвать с христианскими ценностями, и думаю, именно по этой причине однажды он и объявил себя сумасшедшим, точно так же как Рембо объявил себя торговцем, а Дюкас объявил себя анти-Лотреамоном через год, после того как побывал Лотреамоном.

В конце пьесы дверь отворяется в ад христиан, и персонажи не признают его, но они преисполнены этим адом, в существование которого они (как и автор?) верят; их ад сотворен из отсутствия того, иного ада. Они суть христиане, отчаявшиеся от своего отрицания, отвержения христианства.

Посмотрев эту пьесу, Маркс был бы изрядно взбешен и явно снова уселся бы писать "Святое Семейство".

Несколько дней назад Абетц, посол Германии, пригласил меня вместе с Бенуа-Мешеном и Шатобрианом на завтрак, и я там устроил чудовищный скандал, упрекая Абетца за то, что он в течение четырех лет поддерживал Лаваля. Я всегда относился враждебно к Ла-валю. Я не считаю его французом; он - помесь, заделанный в стогу каким-нибудь цыганом овернской девке. Но даже если он француз, он вызывает у меня только отвращение: какая мерзостная карикатура! Ненавижу этого отступника социализма, разбогатевшего мошенника, этого пособника старого режима, этого поддельн<эго Мазарини. Ничто так не дискредитировало "коллаборационизм". Францию, Германию, как присутствие этого лже-Бриана. Он все сделал, чтобы саботировать "революцию", сохранить от старого режима все самое вялое, самое отжившее, самое затхлое. "Значит вы, немцы, вступили в великую эпопею, завоевали Европу, все предали огню и залили кровью, чтобы предложить нам в качестве модели человечества эту сволочность... и т. п.". Все, кто там был, остолбенели, а я стучал кулаком по столу, и в глазах у меня стояли слезы.

Я очень зол на Абетца за это. И однако в 1940 г. он отнюдь не подталкивал меня к коллаборационизму, словно опасался замарать меня. Он видел тут всего лишь мелкую операцию, никак не связанную с моей мечтой, мечтой вовсе не франко-германской, но европейской. Лучше, чем кто-либо другой, он продемонстрировал мне, что очень немногие немцы были подлинными гитлеровцами. Он оставался демократом из крохотной земли Баден и очень легко превратился в богатого посла. Во Франции он всегда любил и понимал только Люшеров1 да Лавалей. На этот путь его

1 Жан Лютер - французский журналист, коллаборационист, руководитель Национальной корпорации французской прессы.

толкнула жена-француженка, дочка рабочего из Лилля, бывшая секретарша Люшера. Нет в них ничего революционного, никакого величия. Более того, он слаб, нерешителен, робок да и не слишком талантлив. И тем не менее он человек очаровательный, простой спонтанный, гуманный. Жизнь ему видится как череда необыкновенных происшествий и анекдотов (которые он любит рассказывать, но рассказывает плохо, так как не научился хорошо говорить по-француз-ски); у него нет ни знания, ни чувства большой истории. Моей ошибкой было то, что я приписывал гитлеризму и Германии достоинства, которых у них нет или которые они не способны иметь. Они не сумели трансформировать свой национализм в европеизм, а свой социализм... в социализм. Вечная история интеллектуала, который винит в неисполнимости своей мечты жалких типов, погрязших в трясине политики. Я подавлен банальностью всего происходящего вокруг; общие места оказались сильней меня. Права была наша консьержка: "Немцы остались такими же дураками, Гитлер изображает Наполеона, Англия и Америка всегда выигрывают последнее сражение". Четыре года я тщетно воевал с общими местами и национальным благоразумием. Я перенес свой пессимизм на русских и сейчас задаюсь вопросом, не придется ли и им тоже склониться перед англосаксами; боюсь, а вдруг они слишком устали, слишком нуждаются в материальной помощи американцев, что их опутают евреи...

Маршал, Лаваль, Шотан, де Голль будут переварены в американской утробе, и мы падем еще ниже. "Бесстрашные голлисты" из Сопротивления, бесстрашные коммунисты останутся в дураках, как во времена Народного фронта. Вот так движется История, которая выстраивает величественные перспективы из грязных лохмотьев декораций.

Готовятся решительные события. Говорят, вокруг плацдарма довольно жидкая сеть немецких частей. Постепенно разбухая, плацдарм лопнет, и сеть порвется, либо, подобно паутине под порывом ветра, понесется к Парижу, к Рейну. А тем временем русские приближаются к границам Пруссии. Ура.

А я перечитываю "Карики" Гаудапады. Это лучше, чем "Бхагават Гита", лучше, чем все "Упанишады", лучше, чем комментарии Шанкьи; по мне, это высочайшая простота, высочайшее совершенство. Я благословляю события, ускорившие мое сосредоточение на этом важнейшем пункте.

"Не существует распада, не существует порождения; ничто не взаимосвязано, ничто не осуществляется".

"Нет никого, кто жаждет освобождения, и никого, кто был бы освобожден; в этом высшая истина" (Кари-ка II).