Дневник 1939-1945

"Учение, основывающееся на благочестии, предусматривает брахмана уже как рожденного. Однако ничто не рождено прежде возникновения; учение, проповедующее подобное, ничтожно" (Карика III).

После того как постигнешь это, можно закрывать лавочку. Но жизнь, пронизанная этим просветлением, исполнена великолепной черноты.

Эту черноту поразительно передал Ван Гог. Вот художник, который озарит мне последнее видение ирреальности. Гоген, Рембо, Дюкас, Малларме, Гёль-дерлин, Ницше, Достоевский, Паскаль(?) - вот великие собратья, страстные, безумные существа, которые видели и были пожраны видением. Бодлер видел лишь внешнее отражение того, что внутри; Малларме прожил до глубокой старости и стал легкомысленным, как Бодлер. Рембо отступился, но истинно верные видению стали безумцами: Гёльдерлин, Ницше, Дюкас(?); Ван Гог наложил на себя руки. Неотрывно вглядываясь, они не смогли вынести слабость Запада Даже лучшие люди Запада слишком вовлечены в Запад и не могут перенести наивысшей радости. Гюго, который тоже видел, "стал сумасшедшим, который "все еще" считал себя Виктором Гюго".

Мне бы хотелось увидеть гибель Запада, но вот произойдет ли она столь же исключительно драматически, как то, о чем уже давно мечтаю я (см. "Женщина в окне")? Сомневаюсь. Осталось ли у русских достаточно гениальности, чтобы осуществить это? Народы так скоро утомляются. Они уже почти тридцать лет в борьбе... Ах, как бы мне хотелось, чтобы русские вступили в Берлин прежде, чем эти окажутся в Париже... Вот как ветхий человек все еще барахтается во мне! Но если я увижу это, мне уже никогда ни в чем не найти радости.

17 июля

Я склоняюсь перед человеческими существами, отказываюсь постигать и преобразовывать их. К примеру я не слишком старался даже не изменить характер Б(елу-кии) - мне это было бы отвратительно, - а просто подтолкнуть ее в одном из возможных направлений, где она приблизилась бы ко мне. По сути дела, меня удерживал педантизм: женщину можно принудить ценить любые идеи, достаточно внести в них желаемую конкретность, и это не лишит их энергии, совсем наоборот. В этом смысле я кое-что сделал, но очень мало. И, напротив, с Сюз(анной) я позволил себе зайти в педантизме гораздо дальше, чему она не противилась.

Я не в достаточной мере одарен способностью к рассуждениям и абстрагированию, но тем не менее испытываю потребность в познании путей философии, чтобы не блуждать на дорогах религии и чтобы бросать как бы со стороны свет на политическую историю и историю искусства. Я никогда не мог заставить себя подолгу читать Гегеля, Спинозу (по причине путанности доказательств и постоянных отсылок), зато мог читать Канта, Шопенгауэра. От некоторых платоновских диалогов я устаю, но способен возвращаться к ним.

Итак, я не буду писать эти мемуары, эти жуткие мемуары, которые поистине стали бы трагическим актом. Человек наконец решается рассказать все: о двух-трех своих преступлениях, двух-трех десятках проступков. Ах, до чего сладостно было бы смотреть, как свидетельствуют против себя все отравители, подлецы, предатели и проч. и проч.

В определенных кругах опять говорят о сближении между немцами и русскими. Но это невозможно. Для этого нужно, чтобы Россия окончательно истощилась, и вообще. Для нее это уникальный шанс уничтожить Германию, единственную преграду, отомстить за все неприятности, что она терпела в течение двух столетий. И у нее также возникло бы опасение, что Германия) моментально сблизится с Анг(лией). Но, может, не мир, а только перемирие? Поговаривают, будто Гер (мания) очистит Балканы и Прибалтику, чтобы иметь возможность продолжать без помех войну с саксами. Не верю.

21 июля, 8 вечера